АНТИСЕМИТИЗМ И ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС

Опыт научно-философского исследования

 

 

«Наблюдайте за собою. Если же согрешит против тебя брат твой, выговори ему; и если покается, прости ему; и если семь раз в день согрешит против тебя и семь раз в день обратится, и скажет: каюсь, – прости ему».

(Лк. 17:4-3)

«Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи раз, но до седмижды семидесяти раз.»

(Мф. 18:21-22)

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Почему опять этот пресловутый еврейский вопрос? – возможно с раздражением подумает иной читатель. – А почему бы и нет? – спокойно по-еврейски ответим мы ему вопросом на вопрос. Кто как не евреи долгое время были поборниками гласности, свободы слова, плюрализма, разрушали всевозможные идеологические табу на те или иные острые социальные вопросы, но как только вопрос касался их самих, толерантность и уважение к инакомыслящим с их стороны моментально куда-то испарялись. Почему? Нет, тут что-то явно не так, честные люди не могут и не должны бояться острых вопросов и даже несправедливой критики в свой адрес, ибо, если правда на их стороне, то ложь обязательно будет посрамлена. Но Юпитер, ты сердишься! Неужели ты неправ? Ты чего-то боишься? Ты чего-то скрываешь? – Но вот этим ты сам и ответил на свой собственный вопрос: «почему опять…» – потому что еврейский вопрос пока еще не решен, он исчерпает себя только тогда, когда его упоминание не будет вызывать никакого возмущения, так же как не вызывают возмущения исследования татарского ига. Но если тебя все еще что-то беспокоит по поводу евреев, то не надо ли разобраться? Надо, друг мой, надо. Поверь мне, хуже не будет: кто бы ты ни был – зрячий, знающий, понимающий всегда имеет преимущества перед слепым и невежественным.

Мы не обещаем любителям утонченной беллетристики особого эстетского кайфа от чтения нашего труда, не обещаем и интеллектуального удовлетворения, типа: «О! я и сам так думал», «все верно сказано!», наоборот, возможно, многое читатели найдут для себя странным и даже абсолютно неприемлемым. Но мы, тем не менее, верим, что каждый читатель обязательно извлечет для себя определенную практическую пользу, которая для него будет хотя бы уже в том, что, сравнивая альтернативные взгляды, он обретет свое осознанное понимание проблемы, а это уже, считай, ее решение, ибо всякая проблема именно и состоит в ее непонимании.

Разумеется, прежде чем тратить время на чтение неизвестно чего, читатель вправе поинтересоваться, что из себя представляет сам автор предлагаемого труда, насколько он известен, авторитетен и компетентен в тех вопросах, которые собирается ставить, рассматривать и решать. Тогда разрешите представиться: Сергей Баландин, русский, который большую часть жизни прожил с евреями, в настоящий момент являющийся гражданином Израиля. Изучением еврейского вопроса занимаюсь достаточно давно, но ничего аморального в том не вижу, наоборот, вполне естественно, живя среди определенных людей, интересоваться их проблемами и не быть равнодушным к их судьбе. Мною было уже написано и опубликовано в интернете ряд книг и статей публицистического характера, одна книга «Пятое Евангелие» была издана в Израиле и по сей день пользуется спросом как у профессиональных историков и экскурсоводов, так и у массового читателя. Увы, я не могу похвастаться своей популярностью в официальных СМИ или влиятельных политических кругах, но многие частные лица меня понимают и даже порой ценят. Вот, к примеру, отзыв о моих прежних работах по еврейскому вопросу одного моего оппонента с форума, еврея, который ни разу там не поддержал ни одного «антисемита», однако относительно моих работ он пишет:

«Научный подход к анализу проблемы без сомнения главное достоинство данной книги. Выбранный автором метод анализа – построение логической модели изучаемого вопроса и анализ взаимодействий внутри модели – характерен скорее для физика, чем для гуманитария» [1].

А вот сообщения из гостевых книг моего сайта:

«Сделал для себя чудесное открытие – обнаружил Вас и Шамира. Найденное служит глотком чистого воздуха в миазматических потоках. СПАСИБО!

Р А Б О Ч И Й».

«Кто Вы, господин Баландин?

Эрудирован, интеллигентен, оригинален, умен, мягок, дружелюбен, взвешен, рассудителен …

Есть много эпитетов, которые  можно применить в отношении Вас. Кто Вы, господин Баландин?

В инете полным – полно разнузданного и показного хамства, дилетантизма, самомнения и агрессии. И, вдруг, – Ваш сайт ( по наводке И. Шамира). Как будто хлебнул глоток чистой воды.

Спасибо Вам, спасибо Исраэлю Шамиру. Вы – две былинки, которые знойный и жестокий израильский ветер готов выдрать с корнем. Держитесь и знайте, что Вы сеете добро, которое из тысячи непроросших злаков, даст один-два ростка. (Простите за метафоры).

 С благодарным уважением.

Дан. Хайфа» [2].

Но все же комплиментов в мой адрес значительно меньше, чем всякого рода проклятий, оскорблений и угроз, что тоже по-своему свидетельствует об определенном общественном резонансе, вызванном моею социально-исследовательской деятельностью. Таким образом, отвечая духовным потребностям читателей, я решил удовлетворить их очередным трудом.

Однако угодить читателю в наше время стало весьма не просто. Если автор пишет о понятных и всем известных вещах – его не читают, потому что это «банально» и «скучно»; если же пишет нечто незнакомое и удивительное – это тоже читателей раздражает, ибо все думают, что автор хочет таким образом сделать себе скандальный пиар. Громкие имена бывших «диссидентов» теперь уже мало кого интересуют: во-первых, потому, что им уже почти никто не верит, а те, кто и верят, не слишком ценят, ибо при «свободе слова», само слово претерпело своего рода девальвацию. Нужно ли ценить то, что и так само собой валится в твои уши, в твой мозг со всех сторон? Тысячи «мыслителей» сами идут к тебе через Интернет, телеэкраны, радиопередачи, и ты не знаешь, как защитить себя от этого «интеллектуального спама». В результате, иные вообще перестали читать, другие стараются следовать моде и читают только самых известных; третьи, наоборот, ищут нечто малоизвестное, оригинальное и экстравагантное. Я же, обычно, всегда выбираю не то, что мне предлагают и что хорошо рекламируют, а то, что я ищу сам, что как-то связано с интересующими меня проблемами, поэтому, тот, кто набрел на мою книгу в поисках новых идей, документов и фактов, связанных с евреями, – нашел то, что ему надо.

Настоящая книга представляет собой как бы переработку моих предшествующих книг, статей, материалов многочисленной полемики в интернете, откуда я постарался взять все наиболее существенное, интересное, откорректировав и значительно сократив объем текста, скомпоновав его в единую концепцию. Что это за концепция, что она раскрывает? – Все то же: еврейский вопрос, т.е., вопрос, включающий в себя множество других вопросов: почему до сих пор существуют нездоровые отношения между евреями и не-евреями; чем евреи угрожают другим; в чем ущемляют их права; что хотят «другие» от евреев; возможен ли между ними диалог и мирное решение конфликта. Ответы на эти вопросы найти непросто; на их поиски я потратил большую часть жизни, опубликовал на эту тему в Интернете несколько книг и статей, написал множество постов на различных форумах, комментариев в живых журналах и своих личных заметок. Тем не менее я постараюсь дать читателю эти ответы в наиболее ясной, сконцентрированной и краткой форме, суммировав все собранные мною материалы, свои прошлые наработки и размышления.

Конечно, то полезное, что может почерпнуть для себя в настоящей книге читатель, отнюдь не все является стопроцентным плодом собственного ума ее автора. Скажу более: считаю, что любые оригинальные мысли и открытия создаются как бы в соавторстве, ибо ни одна идея не возникает на пустом месте, у нее всегда есть свои праавторы – все те, кто навели автора на данную мысль. Праавторами могут быть не только создатели идей в чем-то близких новой идее, но и также носители идей глубоко ей враждебных, протест на которые стимулировал автора к творчеству. Читатель познакомится с некоторыми из праавторов его идей – как с представителями наиболее передовых современных философских школ, так и с представителями т.н. «реакции», «тихой сапой» захватывающей умы масс. Многим это поможет разобраться в том информационном «спаме», который широко представлен на современном рынке идей, и научит его выбирать для себя наиболее ценное.

Делясь с читателем своими мыслями, я никоим образом не хочу навязывать им что-либо как истину в последней инстанции. Скажу по секрету, что во многих вещах еще сам до конца не уверен, поэтому все, что я предлагаю вам, я предлагаю в качестве гипотезы, в качестве вопросов для размышления и дальнейшего поиска ответов на них. Разумеется, я предвижу многочисленные возражения, как справедливые, так и несправедливые. Возражайте, господа, но возражайте так, чтобы ваши возражения имели толк и смысл, принесли пользу и вам, и мне. А для этого я бы посоветовал всем больше думать холодной головой и меньше эмоциями, не мучить свой мозг некорректными вопросами, типа: «а что делает автор в Израиле?», «зачем надо было уезжать из России, чтобы критиковать евреев?», «а кто и сколько ему платит?», «а почему он так ненавидит евреев?» – Отвечу сразу: во-первых, задавая подобные вопросы, оппонент уже сам косвенно признает, что существует некий конфликт, в котором каждый индивид, хочет он того или нет, должен находиться по свою сторону баррикад. Вместе с тем, как бы считается в порядке вещей, что многие еврейские исследователи, например, Теодор Адорно и вся Франкфуртская школа социальных исследований, деятели культуры, политики сплошь и рядом критикуют нееврейские традиции, религиозные и идеологические устои, подрывая их авторитет как бы изнутри, разрушая единство и сплоченность нееврейских наций. Но почему-то никто не осмеливается заявить об этом прямо: «твой народ враг моего народа, поэтому, ступай к своим» – как-то «неполиткорректно» звучит, правда? Хочется сохранять «хорошую мину при плохой игре» – межэтнический конфликт как бы не признать, но объявить оппонента «врагом» на индивидуальном уровне. Хорошо, но в таком случае частный индивид может быть врагом только частному индивиду, но никак не сообществу или народу. Покажите, господа, кого из вас я лично «критиковал» и где? – Это будет вопрос конкретный и по существу. Но я, извините, исследователь, а исследователь должен находиться над схваткой, для него не может быть ни «своих», ни «чужих», а только объективная истина, какой бы нелицеприятной она ни была для той или иной стороны. Выходит, что тогда исследователю нигде на земле не должно быть места, везде его могут упрекнуть, что он-де кого-то «ненавидит». Но это не так, нет у меня ненависти ни к одному человеку на свете. Евреев же в общем и целом я люблю и уважаю, в Израиле я живу, и эта страна мне нравится, деньги мне платят читатели, покупая мои книги, которых я также люблю и уважаю, потому и пишу для них и для вас сей свой труд.

Я прекрасно понимаю, что далеко не всех читателей можно склонить на свою сторону: многие останутся моими непримиримыми идейными врагами. Что ж, я готов с этим смириться, но даже идейные враги могут быть личными друзьями (это вполне естественно и так и должно быть, ибо в споре люди познают друг друга, сближаются, находят между собой какие-то другие общие интересы, становятся товарищами). Ведь, в самом деле, какая разница, о чем спорят друзья: о футбольном матче, или о еврейском вопросе? – в настоящем культурном споре к любому его объекту всегда относятся нейтрально и никогда не отождествляют объект с субъектом.

 

Итак, начнем, с Божьей помощью.

 

Увидеть «невидимку»

(ВВЕДЕНИЕ)

 

Настоящая работа, как уже было сказано в Предисловии, призвана дать читателю практическую пользу для ориентации в сложном конфликтном мире человеческих отношений. Современный образованный читатель справедливо требует конкретики и достоверных фактов, ибо верит в принцип: кто информирован, тот вооружен. Однако не все понимают, что информированность чистыми фактами, даже самыми достоверными, без правильного их осмысления, приводит как раз к заблуждениям и порой делает обладателя знаний безоружным перед, пусть и менее эрудированном, но искусном в своем деле манипулятором сознания, ибо истинно информирован не тот, кто много знает, а тот, кто может извлекать дополнительные знания из известных ему фактов, которые в них самих непосредственно не видны, и таким образом предвидеть ход еще не свершившихся событий.

Известный афоризм: «кто владеет информацией, тот владеет миром» неоднократно был убедительно реализован на практике деятельностью банкирского дома Ротшильдов, другими финансовыми и политическими кланами, добившимися на сегодняшний день мирового господства. Разумеется, что та информация, которая определяет, быть тебе рабом или свободным, не подается на блюдечке с голубой каемочкой, не пропагандируется СМИ, но добывается в ходе напряженной информационной войны, в которой никогда не побеждают наивные и доверчивые, но выигрывают те, кто способен воспринимать информацию критически, фильтровать ее в своем уме, понимать ее причинно-следственные связи, что позволяет верно прогнозировать будущее и соответственно корректировать свои действия. Таким образом, для подлинного владения информацией одного знания фактов недостаточно, ибо гораздо важнее их понимание, а для этого уже требуется определенная философская теория, помогающая выстроить известные факты в цельную систему, наподобие периодической системы элементов Менделеева, где каждому элементу (факту) отведено свое место и значение.

Конечно, чтобы более-менее адекватно отражать действительность, всякая теория должна основываться на достоверных фактах (этого принципа мы постараемся придерживаться), однако есть и другое важное обстоятельство, которое не понимают «фактопоклонники» – это то, что при самых истинных посылках (фактах), выводы могут быть ложными, если эти факты обобщаются и анализируются неверными теориями. Некоторые настолько привыкли доверять «очевидному», что надеются вообще обойтись без теорий, а к нужным выводам прийти из простой среднестатистической суммы фактов, но, осознанно или нет, они-то как раз и находятся в плену у теорий. Этими теориями могут быть даже просто слова – термины, в которых формулируется та или иная мысль, и от содержательности слова зависит смысл суждения. Так, многие филиалы так называемого организованного еврейства (ADL, LICRA и проч.) ведут тщательную слежку-мониторинг за проявлением «антисемитизма» в мире, накапливают уйму «фактов» и «статистических данных». Но что стоят все эти «факты», если наши почтенные исследователи никак не удосужатся определить, что это за явление такое «антисемитизм», по каким признакам одни факты к нему относятся, а другие нет? Конечно, само слово «антисемитизм» – это уже теория, однако в данном случае слово (термин) есть, а теории (определения) нет, что делает такие «исследования» не научными, а наукообразными, в которых вместо точных терминов пустые ярлыки, вместо доказательств – демагогия. Таким образом, не зная точного значения термина, невозможно вообще понять, о чем идет речь, какой тезис доказывается, а какой опровергается, и в результате такие исследования оказываются совершенно бесполезными и даже вредными.

Скажу более, неумеющему обобщать и анализировать не помогут ни самые правдивые достоверные факты, ни статистические данные, и напротив, владеющему общей теорией достаточно намека, слуха, интуиции, чтобы понять что происходит, как и почему. Так, опытному палеонтологу достаточно одного обломка окаменевшей косточки, чтобы по нему восстановить весь скелет ископаемого животного. Хороший следователь (детектив) отличается от плохого именно тем, что может восстановить картину преступления при весьма ограниченной информации, даже, порой, дезинформации, пытающейся направить следствие по ложному пути. Поэтому хороший детектив должен быть не только собирателем улик, но и философом, и психологом, а может, даже и мистиком, чтобы пользоваться как научным подходом, так и бессознательной интуицией. Герой романов Конан Дойля Шерлок Холмс в своих расследованиях пользовался знаменитым дедуктивным методом, что позволяло ему знать не только очевидное и наглядное, но и догадываться о тайном и невидимом. Так и нам, для адекватного понимания таких социальных явлений, как еврейство, сионизм, еврейский вопрос, антисемитизм, антисионизм необходимо увидеть не только внешние видимые проявления, но и их скрытую невидимую сущность, которую невозможно узреть без соответствующего теоретического метода – этим методом и должна послужить новая исследовательская концепция, которую мы определили как научно-философскую.

Что это значит? Может быть, достаточно было просто назвать наш труд «исследованием еврейского вопроса»? Нет, этого не достаточно, ибо не всякое исследование всегда обязательно научное и, тем более, философское. Исследования могут быть эмпирическими, статистическими, эзотерическими, Солженицын, например, назвал свою книгу «Архипелаг ГУЛаг» «Опытом художественного исследования», и, разумеется, искусство и художественная литература являются вполне признанными формами познания окружающего мира, а значит, и методами исследования, тем не менее наша книга не относится к разряду беллетристики, она именно научная и философская. Но, чтобы было ясно, почему и зачем мы так определяем наш метод, необходимо вкратце разъяснить, что мы называем философским подходом и что подходом научным.

 

Что такое наука?

На практике моих дискуссий по еврейским проблемам мне часто приходилось сталкиваться с агрессивным и огульным отрицанием моих исследований даже без попытки ознакомиться с ними хотя бы в общих чертах. Не желая что-либо читать, понимать, вникать в суть дела, мои оппоненты при этом считали своим правом высказывать свое «критическое» мнение, вроде: «бред», «ложь», «клевета», среди них также находилось немало желающих отрицать научность наших исследований. Само отрицание того или иного качества исследования вещь вполне естественная как для критики, так и для научной полемики, ибо люди отличаются своими взглядами и на науку, и на корректность тех или иных ее методов. Однако, как выяснялось, за своим «научным» снобизмом агрессивно-послушная образованщина не имела ни малейшего критерия, как отличать научный подход от ненаучного, а на вопрос: «по каким критериям моя книга "ненаучна", по моим или по вашим?», часто следовал ответ: «а по любым». – Нет, постойте, как же так, если по моим она научна, значит, уже не по любым, а если вы не согласны с моим определением научности, то покажите хотя бы в чем именно не согласны и приведите свое, «правильное» определение. Но «правильное определение» у них, как правило, одно: «ненаучно все, что мне не нравится, или все, что мне непонятно». И это еще не все. Называя мои исследования «ненаучными», «бредовыми» или «бездарными», мои оппоненты нередко обнаруживали полное невежество, и на мою просьбу привести для сравнения те исследования еврейского вопроса, которые, по их мнению, были бы толковыми, талантливыми, научно раскрывающими суть проблемы, обычно следовал ответ: «Нам больше делать нечего, как читать всю эту дрянь?» – и тут обнаруживалось, что мои оппоненты незнакомы ни с одним исследованием, ни с «толковым», ни даже с «бестолковым», непонятно только, для чего вступать в дискуссию, если тема неинтересна, или в данном вопросе чувствуешь себя некомпетентным?

Итак, не будем больше держать читателя в неведении и дадим наши определения философии и науки.

Мы уже отмечали, что слова «наука», «научный метод» многие понимают по-разному, порой в прямо противоположных значениях, и нет ничего дурного в том, что кто-то понимает эти значения иначе, чем мы, если, конечно, он их сам для себя ясно представляет. Тогда спор здесь будет не о сути, а всего лишь о терминах, у которых, разумеется, нет единых узаконенных словарных толкований, но у каждого они всегда отчасти свои, и это естественно. Так, например, российский философ Александр Дугин «наукой» называет даже не метод познания, а некое патологическое явление, имеющее место в грешном сознании отпавших от «Традиции» людей: «Под наукой мы понимаем сложившуюся на заре Нового времени систему отношений рассудочного человека с механистически понятой действительностью, включающую теорию – знание об этой действительности (претендующее на объективность, верифицируемость и бесспорность) – и практику (технику) – способы влияния на эту действительность». И далее: «…"наукой" следует именовать то явление, которое возникло на заре Нового времени и предопределило в огромной степени всю его интеллектуальную конструкцию» [3].

Французский философ Ролан Барт, напротив, считает, что каждая эпоха сама определяет, что считать «наукой», а что нет, таким образом, никакого объективного критерия для определения этого понятия для него как бы и не существует: «Во французских университетах имеется официальный перечень традиционно преподаваемых социальных и гуманитарных наук, который определяет дипломные специальности выпускников, – вы можете быть доктором эстетики, психологии, социологии, но не геральдики, семантики или виктимологии». И далее: «…ведению науки подлежат все те данные, которые общество считает достойными сообщения. Одним словом, наука – это то, что преподается» [4]. Но вот наш израильский «ученый» рав Лайтман, скорее всего, с этим не согласится, поскольку к «науке» причисляет также и Каббалу, за изучение которой Сорбонна пока еще дипломов не выдает. В принципе, мы возражать не будем, даже если какой-нибудь университет начнет выдавать дипломы магистров гадания на кофейной гуще, но отсюда еще не следует, что и мы также должны считать гадание наукой, с другой стороны, ведь и наш «научный антисемитизм» официально еще нигде не преподают, тем не менее мы называем его «научным». Почему? Какие основания у нас для этого имеются?

Сошлемся на очень ясный и однозначный критерий Энгельса, в свое время много повоевавшего с разного рода шарлатанами, почему-то всегда стремившихся выдать себя за ученых, в то время как не припоминается, чтобы кто-нибудь из ученых когда-нибудь выдавал себя за мистика или колдуна, ведь, по логике вещей, те, кто действительно верят в мистику, должны были бы с презрением отбрасывать слово «наука» (как, кстати, это делает Дугин).

Итак, в «Диалектике природы» Энгельс написал следующее: «Легко видеть, что это такого сорта наука, которая выдает за естественное то, что она может объяснить, сводя непонятное ей к сверхъестественным причинам. При этом по существу дела совершенно безразлично, назову ли я причину непонятных явлений случаем или богом. Оба эти названия являются лишь выражением моего незнания и поэтому не относятся к ведению науки. Наука перестает существовать там, где теряет силу необходимая связь» (выделено мною С.Б.). Какая же может быть «необходимая связь» в мистике или в теологии, где те или иные откровения просто принимаются на веру? Что ж, вера вещь хорошая, только к «науке» ее причислять совершенно незачем, ибо вера, доказанная экспериментально и обоснованная логически, перестает быть верой: либо вы верите, либо вы сомневаетесь и начинаете проверять и доказывать.

Само собой разумеется, что всякая наука, как и мистика, и философия, может ошибаться, и в этом случае ее выводы не являются истинными, однако, даже имея неверные взгляды, наука не перестает быть наукой, в этом случае говорят о ложных научных теориях. Также и философские заблуждения не перестают быть философскими, даже будучи опровергнутыми. С другой стороны, откровения пророков, мистиков, медиумов и т.п. нередко бывают абсолютно точными, верными и никем не опровергнутыми, тем не менее этих ясновидящих не называют ни учеными, ни философами. Почему же ложная наука считается наукой, а истинная мистика, эзотерика нет? У ложной науки, даже при всех ее ошибках, исследовательский метод остается научным – т.е. поиск закономерностей, причин и следствий. Таким образом: наука – это метод исследования, основанный на выявлении необходимых связей между явлениями. Конечно, не всегда истина познается только научными методами. Так, например, каждый ребенок знает, что яблоко падает с дерева – очевидный факт, но только ученый знает, почему оно падает и почему должно упасть. Мы также не отрицаем возможности применения альтернативных науке методов познания: интуиции, мистических откровений, эзотерических учений и т.п. (просто мы не судим о том, чего не знаем), и если мистики, исследуя наш предмет, придут к тем же выводам, что и мы, нас это только обрадует, тем не менее, выводы мистиков мы не можем и не должны использовать в качестве аргументов, обосновывающих наши положения, ибо наша концепция принципиально не мистическая, а научная, где каждый (а не только особо посвященные) может проверить аргументированность наших тезисов, проследить цепочку доказательств, найти в ней возможные ошибки или внести свои коррективы.

 

Что такое философия?

Можно было бы ограничиться принципом научности в наших исследованиях, но мы называем нашу концепцию не только научной, но и философской. Это нисколько не противоречит ее научному методу, а лишь сужает предмет исследования. Что это значит? Прежде всего, то, что в отличие от науки эмпирической, стремящейся установить факт того или иного события, философская концепция занимается исключительно теоретическими проблемами: общими понятиями, терминами, языком, дабы с их помощью можно было бы правильно назвать, интерпретировать и объяснить любой конкретный факт. Философские концепции бывают не только в одной лишь науке, и не всякая философия научна, ибо, собственно, исследовательские функции отнюдь не всегда имеют в ней первостепенное значение, можно философствовать, ничего конкретно не изучая. Так, например, философия нередко присутствует и в художественной литературе, и в поэзии, и в религии, и даже, если хотите, в какой-нибудь фантастике, ничего общего с действительностью не имеющей, ибо философия – это прежде всего искусство мудро мыслить, так же как беллетристика – искусство писать красивым слогом, неважно что, правду или вымысел. Впрочем, это отнюдь не значит, что всякая ненаучная философия есть ложь и шарлатанство. Далеко не все научные трактаты литературно красивы, так и не все, что истинно, мудро и не все мудрое истинно. Телефонный справочник, например, может содержать в себе много истинной полезной информации, но никто его мудрой книгой не назовет. Какую же мысль можно назвать мудрой? – Только ту, что проникает в область невидимого, открывает какую-то тайну, решает загадку, а не констатирует очевидное, как бы истинна и правильна ни была такая констатация. Поэтому совершенно несправедливо называть кого-либо «мудрецом» только на том основании, что-де много всего знает. Наглядный пример такого «мудреца» показал Умберто Эко в образе героя романа «Имя Розы» монаха Хорхе из Бургоса, который поучал своих братьев по монастырю:

«...наш вид работы, принятый в нашем ордене и, в частности, в нашем монастыре, – в большой своей части, да что там, почти целиком сводится к учению и к охране знаний. К охране, говорю я, а не к разысканию. Ибо знание, в силу своей божественности, полновесно и совершенно даже в самых началах, оно совершенно полно уже в истоке – в божественном Слове, которое высказывается само через себя. Охрана, говорю я, а не разыскание. Ибо знание, в силу своей человечности, целиком определилось и целиком исполнилось смысла уже в те столетия, которые протекли от проповеди пророков до толкований отцов церкви. Ему нет продвижения, ему нет смены столетий, знание не нуждается в прибавлении; самое большее – в возвышенном, неустанном пересказывании».

Хотелось бы спросить, далеко ли ушли от этого примера наши современные штатные «мудрецы», еврейские «хахамы» и прочие начетчики, которые давно уже ничего не открывают, не прибавляют, не решают, не создают, а только повторяют заученные ими догмы? Мудрость – это не знания, а скорее, наоборот, незнание – так считал и Сократ, и Николай Кузанский, и многие другие мыслители. Мудрость – это способность догадываться о том, чего еще никто не знает, способность прозревать невидимое, постигать неочевидное, парадоксальное и даже, если угодно, непознаваемое. Мы решительно отрицаем, что философия – это только наука, ибо, в отличие от всех наук, ее прямая задача не информация, не знания и даже не познание мира, но именно, дословно, любовь к мудрости, наслаждение игрой ума, умничание, так же, как поэзия не просто описание чего-либо, а поэтическое описание, доставляющее эстетическое наслаждение. В этом плане был отчасти прав философ с радио «Свобода» Борис Парамонов, когда писал: «люди понимающие давно уже догадались, что философия есть род художественной игры, что строится она не на поиске истины, а на создании мифа» [5]. К этим «понимающим», можно отнести и ныне модного Жака Дерриду, который в своей книге «От экономии ограниченной к всеобщей экономии» высказался следующим образом: «В языке должен быть запечатлен известный стратегический выверт, который своим насильственным и скользящим, украдким движением призван изогнуть его старое тело, чтобы соотнести его синтаксис и лексику с высшим молчанием». Откровенно отрицает научность философии и Жан Бодрийяр: «Коль скоро мир движется к бредовому положению вещей, и мы должны смещаться к бредовой точке зрения» [6]. Все это так, но в то же время, та философия, которая «строится не на поиске истины», есть не научная философия, а софистика, или еще хуже – казуистика, предназначенная для того, чтобы дурачить простачков или, как сейчас говорят: «разводить лохов».

Если судить о состоянии философии вообще на сегодняшний день, то она сама как бы прошла свой диалектический путь по Гегелю от становления до самоотрицания. Поэтому, то, что сегодня называется «философией», в большинстве случаев таковой не является, это, скорее, наука о классификации философских школ, и то не всегда, порой же она есть шарлатанство чистой пробы. Самое интересное, что это признают не только критики, но и сами философы. Так, например знаток еврейской философии Арье Барац в своей книге «Там и всегда» пишет, что все истины давно открыты, противоречия преодолены, человечество как бы получило свой «аттестат зрелости»: «Наше время – "последнее время". "Последнее" не обязательно в том смысле, что после нас ничего уже не будет, а в том, что после нас уже не ожидается сногсшибательных новостей в духовной сфере». Американский философ Френсис Фукуяма писал примерно то же самое, хотя и не совсем про наше время, ибо, вероятно, понимал, что отрицать потребность в философии сейчас, значит отрицать и самого себя, и свою работу, однако в будущем, в конце истории, нас, по его мнению, ждет не жизнь, а «музей жизни»: «В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории» [7]. Однако определенная доля правды есть и в словах Бараца, и в словах Фукуямы: философия когда-нибудь изживет себя, но произойдет это не раньше, чем остановится жизнь и у людей не останется никаких нерешенных проблем, но, поскольку на наш век проблем еще, видимо, хватит, нам пригодится и философия, чтобы эти проблемы, проанализировать, осмыслить и решить. «Философия» же Фукуям и Барацев, по их же собственному признанию, не только не несет миру ничего «сногсшибательного», но и ничего не пытается решать. Для чего же они тогда «философствуют»? – А вот для чего – в своей статье «Афины и Иерусалим» Барац пишет открытым текстом: «Рассуждения хороши для «вербовки», для того чтобы привлечь в свои ряды, но однажды вступив в строй, их следует прекратить. Разговоры в строю воспринимаются как занижение, как оскорбление веры».

Мы не ставим сейчас себе задачу полемизировать с сей позицией, мы привели ее только затем, чтобы показать, чем, собственно, занимаются т.н. «философы-мифотворцы» и «философы-вербовщики» и чем не собираемся заниматься мы. Если кто-нибудь имел счастье почитать что-либо из работ вышеназванных «мыслителей», то мог заметить одну особенность, характерную для философии т.н. постмодернизма – отсутствие учения как такового. Постмодернист может быть весьма эрудированным в области различных философских идей, он может быть страстным коллекционером чужих мыслей, «археологом знаний» (термин Мишеля Фуко), он может даже раскручивать довольно-таки интересные собственные «бредовые идеи», «фантазмы», «симулякры» и т.п., но вы нигде не увидите, чтобы постмодернист кого-либо критиковал, с кем-либо полемизировал, опровергал чьи-либо, по его мнению, ложные утверждения, противопоставлял бы им свои и их чем-то обосновывал. Так, например, тот же Барац – он как бы позиционирует себя философом иудаизма, но покажите мне хотя бы одну его статью, где бы он попытался что-либо опровергнуть в философии христианства или марксизма – нет. Ну пусть тогда хотя бы найдется какое-либо одно принципиальное положение иудаизма, которое было бы доказано, т.е. подтверждено аргументами – тоже нет (евреи всегда были постмодернистами, даже того не осознавая). Таким образом, ни учения, ни мировоззренческой концепции, дающей ключ к к умению отличать истину от заблуждений, здесь нет, в лучшем случае, это реперезентация неких археологических вероучений, давно потерявших свою актуальность и релевантность проблемам, стоящим перед сегодняшним днем, это догмы, которые предлагается принять не раздумывая, без «разговорчиков в строю». Но Бог им судья, нас же не интересует цель кого-либо вербовать или кому-то «промывать мозги», мы постараемся представлять собой другую школу, в которой философия в сочетании с научным методом познания поможет нам обрести ту необходимую информацию, которая даст нам возможности отстоять свои законные права от посягательств хозяев современного дискурса.

Вместе с тем мы не собираемся ограничивать нашу философию рамками какой-то одной узкой доктрины и отвергать абсолютно все, что стоит за пределами ее официального дискурса, как то нередко практиковали некоторые марксисты. Мы не отрицаем ни материализма, ни идеализма, и готовы принять любую разумную идею, любую мудрую мысль, какую бы философскую школу она собой ни представляла. Всякий философ потому и философ, что он обладает мудростью, а мудрость не тот предмет, что другой философ просто так может выбросить на помойку. Однако чтобы наша философия была научной и практически полезной, мы постараемся избегать двух крайних тенденций: эссенциализма (догматизма) и плюрализма (постмодернизма).

Суть первой можно проиллюстрировать старым советским анекдотом:

«Приезжает Маргарет Тетчер в СССР. Ее встречает Леонид Ильич Брежнев, читая приветственную речь, говорит: «Уважаемая госпожа Индира Ганди!». Референт ему шепчет: «Леонид Ильич, это же Маргарет Тетчер, а не Индира Ганди» – «Сам вижу, что Тетчер, но тут вот написано: «Индира Ганди».

Анекдот, как и сказка, – ложь, но в нем намек, и никто бы не нашел в сей истории ничего смешного и курьезного, если бы эссенциалисты и в жизни не верили более написанному, утвержденному, нежели своим глазам. Как рассуждают эссенциалисты? – Главный их «аргумент»: «Нет такого слова», «Нет истины выше словаря или энциклопедии», «Нет такого понятия, – следовательно, этого не может быть и не должно существовать никогда». Ну как же что-то может существовать, когда у эссенциалистов нет тому «понятия»? Это как в том анекдоте: «жопа есть, а слова нет». Когда-то в Советском Союзе говорили: «Секса у нас нет» – и уже секс не воспринимается как экзистенция (нечто существующее помимо определения или понятия), его вычеркивают из дискурса (о нем не говорят). Теперь нам навязывают другой дискурс: «Еврейского вопроса нет» или «его не существует объективно», один участник форума мне даже пытался доказать, что не существует никакого «антисионизма», так как он не нашел этого слова в известных ему словарях (мой словарь терминов для него не авторитет).

Увы, эссенциализмом грешили далеко не только одни лишь бюрократы в старом СССР и их постсоветские наследники. Вот типичный пример проеврейского дискурса в статье японского журналиста Яшико Сагамори «Террористический народ Палестины», если, мол, допустить, что существует страна Палестина и палестинский народ, то предлагается ответить на несколько базовых вопросов: «…когда она была основана и кем? Каковы были ее границы? Какой город был ее столицей? Как назывались ее крупнейшие города?». И вывод: палестинцы-де не подходят ни под одну заданную категорию, следовательно, их нет, и они не имеют права на существование. Тот факт, что люди родились на этой земле, выросли на ней, никакой другой родины у них нет, не имеет никакого значения, все они лишние и «незаконные» существа. Ниже мы посмотрим, насколько евреи вправе считаться «народом», впрочем, никто из нас, в отличие от Сагамори, не отрицает их права считаться людьми со всеми вытекающими отсюда правами человека.

Рассуждения эссенциалистов как правило содержат логическую ошибку гипостазирования (от греч. hypostasis – сущность), суть ее в отождествлении абстрактного понятия с реальным предметом. Так, например, если понятие «еврейства» определяется как «народ», то любая претензия к евреям необходимо будет рассматриваться им как ненависть к народу. Они не в состоянии понять, что не все, что в быту называется «еврейством» соответствует именно его словарному определению. Часто мне задают такой вопрос: «Ты скажи прямо: ты антисемит?», я отвечаю: «Разумеется, скажу прямо, сразу же, как только вы мне прямо скажете, кто такой в вашем понимании "антисемит"». И вот тут то обнаруживается, что какое-либо понимание этого термина у них отсутствует начисто.

Любимое слово эссенциалистов – «идентификация», в нем, пожалуй, и вся суть эссенциализма: все идентифицировать, все распределить по своим полочкам, все приписать к определенным категориям, причем, не понятия, используемые ими в их дискурсе, которые, как ни странно, зачастую так и остаются неопределенными, блуждают из категории в категорию, обозначают то одно, то другое, а по «категориям» распределяются предметы объективной реальности, т.е. еще непознанные в своей сущности или даже непознаваемые в принципе вещи в себе, что логически совершенно недопустимо. Такой дискурс весьма характерен для всякого рода националистической, и особенно, для сионистской идеологии: «Еврей должен идентифицировать себя как еврей», «русский как русский». Вот характерный пример из статьи израильского журналиста Исраэля Эльдада «Россияне Моисеева закона»: «Как резонно заметил великий израильский историк, покойный профессор Йосеф Клаузнер, у всех народов, проявивших отрицательное отношение к евреям, были серьезные проблемы с собственной национальной идентификацией. За тысячу лет существования Pax Romana, римляне так и не узнали кто они такие – гремучая смесь этрусков, латов, италов и других покоренных племен, либо что-то другое. Впрочем, они не очень интересовались» и т.п. Однако таких умников всегда приводит в недоумение очень простой вопрос: «С чего ты взял, что ты еврей?». Говорят: «Так мне мама сказала», или «Так у меня в паспорте записано». Тогда вопрос на засыпку: «А если бы тебе в паспорте написали, что ты верблюд?»...

Во взглядах на еврейство и другие этнические сообщества эссенциализм проявляется в форме примордиализма, полагающего, что все нации и народности изначально сотворены Богом или созданы природой, которая наделила каждый народ своими неизменными биологическими признаками, генотипом, что всецело определяет их врожденный характер, склад ума, моральные качества и даже религию [8]. Несмотря на то, что подавляющее число ученых-этнологов отвергают примордиализм как антинаучную и шарлатанскую теорию, в массовом сознании примордиалистские взгляды весьма распространены, ибо примордиализм априори присущ всякому первобытному племенному этническому сознанию, к тому же он сознательно культивируется разного рода деятелями от расистской и националистической пропаганды. У евреев, например, такую пропаганду осуществляет иудаизм, который в своем каноне имеет ряд чисто языческко-расистских моментов, которые совершенно отсутствуют в христианстве и исламе, например, в молитве-благословении, которую еврей должен произносить каждое утро, есть такие слова: «ברוך אתה ה' אלוהינו מלך העולם, שלא עשני גו» (Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь вселенной, за то, что не сделал меня гоем). Но современный иудейский канон забыл, что Всевышний ни гоев, ни евреев не делал, даже самый первый еврей (עברי – иври – дословно, перешедший) Авраам стал евреем сам, по своему сознательному выбору. Хотя в том же иудаизме можно найти и диаметрально противоположные позиции, так, например, в трактате Мишны Санхедрин 4,5 говорится следующее: «...потому и был вначале создан один-единственный Адам [и от него одного пошел весь род человеческий], чтобы ты понял, что к губящему одного человека Писание относится, как если бы он погубил целый мир, а к спасающему одного человека Писание относится как если бы он спас целый мир.... Человек чеканит монеты одним чеканом, и все они похожи друг на друга, а Царь царей, Пресвятой, благословен Он, чеканит каждого [рождающегося человека] чеканом первого Адама и ни один из них не похож на другого. Поэтому каждый человек должен говорить: “мир создан ради меня”».

Суть второй тенденции (плюрализма) можно также выразить словами из другого анекдота: «Сара, ты тоже права» – здесь «правы», по-своему, все: и евреи, и палестинцы, и даже мы, грешные. Эта наиболее модная в наше время позиция выражается философским направлением постмодернизма.

Что такое «постмодернизм»? Это своего рода философская контрреволюция против модерна, который в свою очередь являлся революцией против вышеупомянутого догматизма, всевозможных предрассудков старого мышления. Модернизм отвергал традиционные ценности, противопоставляя им поиск универсальных разумных общечеловеческих ценностей и на их основе искал пути создания нового мира: «Мы наш, мы новый мир построим» – этими словами из «Интернационала» можно выразить всю суть классического модерна. Постмодернизм же, несмотря на новизну сего термина, явление отнюдь не новое, он испокон веков был присущ евреям, которые прекрасно умеют кочевать по разным «измам», культурам, модернам, нигде фундаментально не задерживаясь и ничего не привнося своего. Когда антисемиты пытаются обвинить евреев в модерне, т.е. в подрыве традиционных духовных ценностей тех народов, среди которых они живут, то апологеты иудаизма тут же находят тому тысячу и одно опровержение, мол, евреям запрещено влиять на что-либо гойское, видоизменить, модернизировать их порядки. В данном случае мы станем на сторону еврейских апологетов и подтвердим: еврей-модернист, еврей-реформатор – это уже не еврей, а вот еврей-постмодернист – сколько угодно. Модернистами могли быть христиане, мусульмане, марксисты, за всю свою историю подорвавшие немало всяких отживших свой век «ценностей», евреи же на всех «ценностях» только делали свои гешефты, торгуя ими как биржевыми акциями. Если прежние эпохи искали свой модерн (новый идеальный, универсальный для всего человечества истинный мир), во имя которого безоговорочно приносились в жертву все этнические и архаические особенности, если последние не отвечали идеалу Нового Адама, Сверхчеловека, человеку коммунистического будущего, то современные постмодернисты отрицают всякую истину и универсальные этические критерии вообще: нельзя отличить правду от лжи, добро от зла, высокое от низкого; никакие предрассудки, даже самые изуверские, постмодернизм не отрицает, он стремится обосновать право любого маразма на существование.

Однако в области научной этнологии постмодернизм уже практически отжил себя, он был в моде где-то в первой половине XX-го века, и проявлялся в т.н. культурном релятивизме. Релятивисты прежде всего отрицали классическую эволюционистскую школу в культурологии и этнологии, утверждавшей эволюционное развитие культур от первобытных примитивных форм к высокоразвитым. Релятивисты полагали, что каждый народ своей культурой как бы оптимально приспосабливается к условиям своего проживания, поэтому, что для одного народа хорошо, то для другого плохо, и культуры, мол, нельзя сравнивать, «истина» для каждого своя. Однако теории релятивистов опровергли сами народы, «самобытность» которых релятивисты как бы взялись защищать. Народы скорее готовы признать себя временно отсталыми, чем вечно терпеть свою «уникальность», тем самым отказываясь от благ современной цивилизации. Поэтому со второй половины XX-го века антиэволюционистские школы в научном мире практически перестали существовать. Но, несмотря на то, что академической наукой релятивизм давно выброшен на свалку, он тем не менее и по сей день жив, будучи искусственно насаждаемым в виде политики т.н. мультикультуризма, в основном, в Западной Европе США и Канаде, однако практически отсутствует в Израиле. Особенно усердствуют в этом деле еврейские деятели, ибо чувствуют для себя угрозу от любой нееврейской национальной или религиозной идеи, так как еврей может уверенно себя чувствовать только в мультикультурном атомизированном обществе, где все друг другу чужие и не имеют никакой общей объединяющей цели.

Постмодернист – это «плюралист» в том смысле, который в это слово вкладывал Солженицын в статье «Наши плюралисты», более того, для постмодерниста все маразмы в каком-то смысле равны, ибо никакой абсолютной универсальной истины для него нет, хотя своя «истина» у него тоже имеется, но она отнюдь не для всех, истина как бы стала объектом частной собственности, на которую установлен копирайт. Всякий маразм ныне «уважаем», поэтому тщетно даже критиковать и что-то противопоставлять постмодернизму, ибо он просто улыбнется в ответ и скажет: «И твое мнение я тоже уважаю». Что ж, как говорится, «долг платежом красен» и мы, в свою очередь тоже будем уважительно относиться к постмодернизму. Мы признаем, что это явление отнюдь не случайное и имеет вполне объективные причины своего возникновения и существования.

Первую причину можно выразить словами философа-постмодерниста Жана Бодрийяра: «Если бы мне надо было дать название современному положению вещей, я сказал бы, что это – состояние после оргии. Оргия – это каждый взрывной момент в современном мире, это момент освобождения в какой бы то ни было сфере. Освобождения политического и сексуального, освобождения сил производительных и разрушительных, освобождения женщины и ребенка, освобождения бессознательных импульсов, освобождения искусства. И вознесения всех мистерий и антимистерий. Это была всеобъемлющая оргия материального, рационального, сексуального, критического и антикритического, оргия всего, что связано с ростом и болезнями роста. Мы прошли всеми путями производства и скрытого сверхпроизводства предметов, символов, посланий, идеологий, наслаждений. Сегодня игра окончена – все освобождено. И все мы задаем себе главный вопрос: что делать теперь, после оргии?» [9]. Совершенно ясно, что под «оргией» здесь подразумевается революционный модерн XX-го века. И нельзя не согласиться, что сего нелестного клейма модерн удостоился по многим показателям вполне справедливо. Новый мир не оказался тем, кем он себя провозглашал. Революция только декларировала освобождение, но так никого и не освободила, сексуальная революция не породила новой более высокой морали, промышленная революция не сделала труд людей более творческим, более гуманным, наоборот, даже гуманитарные профессии стали требовать себе человеко-роботов, репродуктивов – примитивных исполнителей инструкций.

Вторая причина состоит в том, что постмодернизм, хотя и представляет собой идеологию, отвечающую классовым интересам буржуазного «золотого миллиарда», но породила его вовсе не буржуазия. Он возник в наиболее прогрессивных умах европейской философской богемы как протест против тоталитаризма и поначалу выступал под знаменем демократии. Борис Парамонов в своей книге «Конец стиля» так и пишет: «Демократия и есть постмодернизм», а писатель Умберто Эко в «Заметках на полях» к своему роману «Имя розы» пишет: «У меня такое чувство, что в наше время все употребляющие его (термин «постмодернизм» С.Б.) прибегают к нему всякий раз, когда хотят что-то похвалить». Ну еще бы, постмодернизм являет собой широту кругозора, уважение к чужому мнению, толерантность, политкорректность, казалось бы, он-то должен был бы наконец-то принести с собой долгожданный мир на нашу грешную землю. Но мира на земле, как не было, так и нет, зато вместе с постмодернизмом мир потерял последние зачатки веры в незыблемые ценности, идеалы, надежды на грядущее светлое будущее. Есть ли тут вина постмодернистов или нет, я не знаю, скорее всего, в современном постмодернистском цинизме виноват сам мир, так и не сумевший найти себе более-менее приемлемый модерн, последовательно отрицая и профанируя любые благие начинания в различных религиях, идеологиях и учениях, и как совершенно закономерный результат – скептицизм.

Исторически постмодернизм является своего рода логическим продолжением экзистенциализма. Если экзистенциализм в свое время восстал против эссенциализма, все явления бытия определявшего через сущность, а точнее, через свои представления о сущности, вгоняя человеческую жизнь в прокрустово ложе своих предрассудков, то постмодернизм как бы всем эти предрассудкам сделался адвокатом, мол, кто знает, что есть «истина», а что «предрассудок». Если экзистенциализм противопоставил принципу эссенциализма «сущность предшествует существованию» новый принцип: «существование предшествует сущности», то постмодернизм пошел еще дальше – он и само существование (экзистенцию) объявил неистинным – спектаклем, симулякром, фантазмом. Экзистенциализм упразднил мир сущностей, постмодернизм упразднил реальность самого существования. «Вы думаете, что вы существуете? – задает он как бы риторический вопрос экзистенциалистам, – Нет, вы заблуждаетесь и не осознаете, что сами симулируете свое существование. Вы внушили себе, будто вы экзистенциалисты и охотно играете свою роль в обществе спектакля, но с таким же успехом вы могли бы перезапрограммировать себя и играть роль тех же эссенциалистов, или нигилистов, или тунгусских шаманов, или карманных воров – все одно и то же, ничто не лучше и не хуже». – И в чем-то здесь постмодернизм, безусловно, прав, да, фальши и спектакля нашем мире предостаточно, но все-таки за всяким символом всегда скрывается реальность, за образом объект, нравится ли то постмодернистам или нет. Понятие как знак всегда отличается от означаемого, чем бы то означаемое ни являлось, объективной ли реальностью, виртуальной или другим знаком. Все, что требуется от знака – он должен сохранять свою референцию в означаемом. Однако в практической жизни это не всегда так. Знаки имеют тенденцию отдаляться от означаемого, приобретая свою самостоятельную жизнь, превращаясь таким образом в симулякры. Симулякр – это знак, потерявший свою референцию в действительности, образ без подобия. Примером такого симулякра может быть денежная банкнота, потерявшая свое золотое обеспечение, тем не менее сохранившая свою условную стоимость, но это наиболее примитивный пример. В действительности мы давно уже живем в мире симулякров, принимая их за «объективную реальность». Так что нет четкой границы между реальностью и виртуальностью. Это важное открытие постмодернизма мы тоже вполне можем использовать в своих исследованиях.

Влияние постмодернизма на этнологию оказало прогрессивную роль, оно выразилось во взглядах на этносы и нации как на симулякры – искусственно созданные реалии – «воображаемые сообщества», по выражению американского этнолога Бенедикта Андерсона. Такие взгляды и теории называются конструктивизмом, что представляет собой практически единственное на сегодняшний день направление этнологии, всецело господствующее в научном мире, однако не очень-то прижившееся в массовом сознании. Конструктивисты, рассматривают национальность (этничность) не как некую изначальную врожденную биологическую данность, как то полагают примордиалисты, а наоборот, как сознательно конструируемую в процессе воспитания совокупность культурных и бытовых парадигм. Эта теория дает возможность целенаправленно формировать и менять характер существующих этносов, создавать из них новое общество и нового человека.

Таким образом, постмодернизм – это закономерный итог развития западной философии. Он знаменует собой, может, и преждевременный, но последний предел философии, дальше которого уже двигаться некуда – о «конце истории» говорит Фрэнсис Фукуяма (Конец истории?), о «конце стиля» (конце искусства) пишет Борис Парамонов (Конец стиля), «конец науки» провозгласил Александр Дугин (Эволюция парадигмальных оснований науки), это, можно сказать, конец всему мыслящему и творческому, отныне есть только музей, хранящий мумии когда-то живых мыслей, отсюда можно лишь поворачивать обратно, искать и создавать новые концепты, возрождать новый модерн, и хотя это будет позитивным шагом выхода из тупика, все же по отношению к постмодернизму это будет шагом назад, а не вперед.

И тем не менее мы пойдем вперед и дальше постмодернистов. Мы возьмем их теорию симулякров и поставим ее себе на службу. Постмодернисты не знают одной маленькой особенности симулякров – то, что они могут конвертироваться в действительность, хотя это испокон веков своим мистическим оком прозревала вера: миф, всецело принятый сердцем, ставший объектом искренней веры вполне может осуществиться. Иными словами: пусть я не знаю точно, какова «объективная реальность», но это и не важно, если я знаю, чего я хочу, я могу создать ту реальность, какая мне нужна – это самое главное. На эту тему есть хороший рассказ-притча «Святой» Акутагавы Рюноскэ. А что говорит христианское вероучение? Апостол Павел так определил веру: «Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11:1). Вера тем и отличается от знания, что она вовсе не должна иметь референцию в действительности, наоборот, действительность будет такой, каковой ей прикажет быть вера: «если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас» (Мф.17:20). Таким образом, симулякр, потерявший референцию действительности, сам становится референцией, нового бытия, инкарнацией идеи в материю. Это можно объяснить и богословски. Так, философ-постмодернист Жиль Делёз в своей книге «Платон и симулякр» пишет интересную мысль: «Бог сотворил человека по образу и подобию. Однако же в результате грехопадения человек утрачивает подобие, сохраняя при этом образ. Мы становимся симулякром». – Если внимательно почитать Библию, то мы увидим, что в 3-й главе книги Берешит (Бытие) утверждается прямо противоположное: подобие Богу достигается именно через грехопадение, т.е. вкушение от древа познания, там и Бог, и дьявол в данном случае говорят одно и то же: «будете, как боги» (Быт. 3:5) говорит змей, или можно перевести: «как Бог», ибо в оригинале написано: «כאלהים» (кеЭлогим) – «Элогим» – это и Бог, и боги, также ниже и Сам Элогим заявляет: «вот, Адам стал как один из Нас» (Быт. 3:22). Тогда, если верить Богу, человек в результате грехопадения не утрачивает подобие, а наоборот, его обретает. Однако он его все-таки утрачивает, но почему? Потому что вместо плода познания предпочитает его фальшивку – симулякр, и сам становится вместо Гомо Сапиенса (Человека Разумного), его симулякром – человеком знающим (Homo Sciens). Когда Бог создал Человека, а Сатана отравил юный неокрепший мозг Адама вожделением плодов с Древа Познания, кто-то из этих господ (Бог или Черт, не знаю, а может, сделали это дело они оба сообща – зачем им еще один конкурент – Богочеловек?) нашел средство, как усмирить божественную силу Познания, дающую человеку свободу, открывающую понимание того, что ему надо: «откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло»; сему Познанию был положен предел, незаметно подменив жажду Истины стремлением обрести «твердое устойчивое мировоззрение». Сей «плод» оказался для большинства адамов намного более привлекательным, нежели познание. Его не нужно уже ни искать, ни выращивать, не нужно рисковать быть вышвырнутым из Рая – вот он, уже выращен для тебя в готовом виде, тебе остается лишь объявить себя его приверженцем, и ты уже «мудрец». Вчера ты был еще дурак дураком, а сегодня ты надел кипу – и уже ортодоксальный иудей, а можешь записаться в кружок рава Лайтмана и стать каббалистом – очень «умные» считаются, но неплохо объявить себя и «православным христианином», и постмодернистом, и марксистом, и троцкистом… И как по мановению волшебной палочки ты уже не просто дурак, а обладатель мировоззрения, к коему ты себя, конечно, с гордостью причисляешь. Там, где появляется знание, там уже познанию делать нечего. Что такое знание? – это симулякр разума. Что такое профессионализм? – это симулякр творчества. Человек, который «знает», теряет способность сомневаться, искать контрдоводы, спорить сам с собой, а следовательно, он перестает размышлять, а ведь еще Аристотель учил: «Сомнение есть начало мудрости». По сути дела Homo Sciens становится симулякром человека. Он заменяет размышление знаниями, сомнению предпочитает убеждения и думает, что только знания делают его «умным», отсюда у него и биологическая ненависть к своему разумному подлиннику, ибо нутром чувствует, что называется Человеком не по праву.

Хорошо, мы примем тезис Делёза, согласимся: человек становится симулякром, пусть и с оговорками, теперь давайте подойдем к этому положению диалектически: каждый тезис влечет за собой антитезис, антитезис, в свою очередь, синтез и т.д. (отрицание отрицания). Таким образом, став симулякрами через грехопадение – т.е. разрыв с референцией подлинного Бога, мы также создали себе симулякр Бога по своему образу и подобию (по Фейербаху), но и этот симулякр также, в свою очередь, потерял референцию со своим мифом, став симулякром симулякра. Симулякр симулякра есть нечто подобное отрицанию отрицания, а следовательно, отрицая свою неподлинность, симулякр становится подлинностью, инкарнируется в реальность, как сказано: «И Слово стало плотию...» (Ин. 1:14) или, как учил Маркс, идея, овладевшая массами, становится материальной силой.

 

Чтобы поставить все точки над «i» в определении нашего метода исследования, я хочу еще раз подчеркнуть его философский характер в том плане, что объектами его исследования являются не реальные люди, события, факты, а их виртуальные модели. Непонимание этой особенности некоторыми критиками порой приводило к совершенно абсурдным обвинениям автора. Так, неоднократно мои оппоненты на форумах обвиняли меня в «клевете», хотя я вообще всегда старался избегать говорить о каких-либо конкретных людях, событиях и фактах, подчеркивая, что мониторинг фактов не предмет философского исследования. Обычно я спорю лишь о принципиальных вещах, часто задаю вопросы: «что вы подразумеваете под антисемитизмом», «есть ли у вас какие-либо конкретные жалобы на антисемитов», «как бы вы чувствовали себя в той или иной ситуации, если бы не были евреем?» – какая и где в этих вопросах может быть «клевета»? Однако находят: вот, говорят, ты где-то назвал еврейство «преступной организацией», а я еврей, я что, по-твоему, «преступник»? Я спрашиваю: а разве ты себя отождествляешь с той организацией, которую я назвал «преступной»? – Нет, я отождествляю себя с еврейским народом! – А разве кто-нибудь из нас когда-либо обвинял какой-либо народ в целом и, в частности, еврейский? Разве сионские мудрецы из «протоколов» – это «народ»? – Нет. Так и мы, и, не побоюсь обобщить, все т.н. антисемиты на протяжении всей истории всегда выступали и выступают не против народа и простых честных тружеников, а лишь исключительно против отдельных преступников и провокаторов, называющих себя «евреями» и думающими, что они представляют собой «народ».

Обратимся к юридической аналогии: юристы изучают конкретные преступления конкретных преступников, и на основании этих фактов строят теорию права, чтобы вывести единую меру для всех поступков, как совершенных, так и потенциальных, называемую Законом. Имея такую меру, можно измерить, конкретное преступление, так как Закон говорит, в чем его преступная суть, каков его состав, какова его мотивация, каковы последствия. Так, Уголовный кодекс говорит, что воровство – это преступление, совершить его, в принципе, может любой человек, но это не подразумевает, что ворами являются все люди без исключения. Конечно, преступление, описанное в Уголовном кодексе, и преступление конкретного преступника не одно и то же, и даже если в мире не останется ни одного живого преступника, никто не будет возражать против определений Закона и обвинять его в «клевете на род человеческий» на том лишь основании, что таких преступлений в действительности давно уже нет. – Это элементарно, как говорил герой Конан Дойля, но, увы, далеко не все рассуждают также здраво в еврейском вопросе. Если антисемитизм осуждает еврейскую преступную деятельность, то это осуждение автоматически распространяется на всех евреев, виновных и невиновных, ибо преступникам обидно, когда антисемиты делают различия между ними и честными евреями, они раздражены тем, что «антисемиты»-де «неправильные», потому изо всех сил стараются убедить последних, что те не должны делать различие между евреями. Здесь ментальность такая: если Рабинович по паспорту еврей, значит, определение еврея должно соответствовать именно ему, и неважно, совершал ли он в своей жизни что-либо специфически «еврейское» или нет, он виновен в своем еврействе по определению, но когда спросишь: «в чем состоит еврейство Рабиновича?», то тут же обнаружится, что Рабиновича нельзя обвинять в «еврействе», чтобы он там не совершал, ибо у «еврейства» нет и не может быть никаких «специфических особенностей», поскольку все евреи разные, а раз так, то и определение понятию «еврейство» дать нельзя. Но в то же время этим понятием пользуются направо и налево, как будто оно не выдуманная кем-то идея, а реальность, имеющая в себе некое объективное содержание.

Спорить с этими людьми, как правило, очень трудно, ибо чувство здравого смысла здесь им напрочь отказывает. Они могут вам привести, например, такие «определения»: «Еврей – это тот, кто родился от матери еврейки», или «Еврей – это сын еврейского народа», совершенно не отдавая себе отчет в той грубейшей тавтологии, которую они здесь пытаются выдать за «определение», т.е. когда предикат (сказуемое) по объему понятия совпадает с субъектом (подлежащим суждения) – поди теперь определяй, кто такая «еврейская мама», или «еврейский папа» или «еврейский народ» – все та же Маня, да в другом сарафане. Но тех же самых людей, наверно, покоробит что-нибудь подобное в юриспруденции, например: «Преступники – это лица, совершающие преступления, а преступления – это все, что совершают преступники». Мы же постараемся дать четкие однозначные определения и «еврею», и «еврейству», и «еврейскому народу», и всем остальным необходимым для нашей концепции терминам, и будем держаться их до конца, независимо от того, подходит под них тот или иной известный нам факт или нет, ибо все, что исключается из объема настоящих понятий, нерелевантно нашим рассуждением, не имеет отношения к доказываемому или опровергаемому тезису.

Наша задача не обличать и не обвинять конкретных людей, хотя мы и располагаем некоторыми компрометирующими кое-кого фактами, тем не менее не распространяем факты ни на кого более, кроме как на тех, кто имеет к ним непосредственное отношение, но эти факты, мы, безусловно, вправе обобщить термином: «преступная организация». Также невозможно оспаривать факт, что антисемитизм обвиняет еврейство в преступной деятельности – и этот тезис будет корректен даже в том случае, если все антисемиты всегда обвиняли конкретных евреев ложно. Возможно, кому-то и хотелось бы, чтобы «антисемиты» ненавидели евреев исключительно за форму носа или за кучерявые волосы, но это, к их сожалению, не так, и утверждать, что антисемит осуждает в еврействе что-либо, кроме преступной сущности, суть глубочайшее заблуждение, если не умышленная клевета и фальсификация антисемитизма. В любом случае, мы исследуем причины конфликта, а не доказываем, кто в том или ином случае прав, кто виноват, поэтому, если за что и можно критиковать философа, то лишь за некорректность рассуждения и ошибочность выводов. Все те факты, которые приводятся в философском исследовании, даются лишь в качестве примера, пояснения, иллюстрации мысли, но никак не в качестве основополагающих посылок, на которых строиться вся концепция. Факты, как правило, берутся из других источников, на которые даются ссылки и за достоверность которых философ ответственности не несет. Есть и другого рода исследования, которые также не берут на себя ответственность за информацию, например, вышеупомянутое художественное исследование Солженицына «Архипелаг ГУЛаг». Разве вся содержащаяся там «информация» чистая юридическая правда? – Нет, конечно, но даже советский режим не смог предъявить автору обвинение в клевете.

Следует еще заметить, что такие понятия, как «ложь», «клевета», «враньё» и т.п. типичны для дискурса дешовой массовой пропаганды, направленной на эмоции «людей маленького мира». Нас же моральная оценка «вранья» как такового мало интересует. В самом деле, что подразумевается, когда говорят, что такой-то человек «врёт»? Не значит ли это, что его мнение расходится с каким-то другим мнением, пусть оно будет даже официально утвержденным или общепринятым мнением, навязанным чьей-то пропагандой? Замените слово «врёт» на «высказывает иную точку зрения» – логически смысл сказанного не изменится, но изменится дискурс: в первом случае это дискурс тоталитарного обскурантизма, в каждой мысли усматривающий «мыслепреступление» и ложь, и в принципе, это действительно так, ибо, как известно, «всякая изреченная мысль – ложь», иными словами, «враньё»; во втором случае – это дискурс свободомыслия, предполагающий право заблуждаться и уважающий своего оппонента даже тогда, когда он неправ (да и какой смысл был бы в дискуссии, если бы все оппоненты всегда утверждали одну «правду»?). Кто прав, кто неправ – давайте разбираться, давайте аргументировать свои утверждения и опровергать те, которые мы считаем ложными, при этом референцией истинному и ложному будем брать только те положения, истинность которых разделяется обеими спорящими сторонами, ибо там, где нет каких-либо общих точек зрения, там не может быть вообще никакой дискуссии.

Идея о том, что разные люди могут иметь какой-то общий опыт в познании окружающей действительности, общие чувства и переживания, также чужда доктринерскому тоталитарному сознанию, как и идея, допускающая право на разные мнения. Ни опыт, ни чувства для доктринера никогда не являлись референцией «правильному-неправильному», единственным критерием для него испокон веков была догма – раз и навсегда принятый постулат, не требующий себе никаких доказательств и обоснований. Потому догматики испокон веков скептически относились к истине как таковой, что нередко приводило их к довольно-таки курьезным ситуациям в реальной действительности: «Что есть истина?» (Ин. 18:38) – известные слова, римского чиновника Пилата – не веря в истину как таковую, он ждет от Иисуса «истинных» показаний на допросе – ну разве не абсурд! Тем более странно до смешного слышать проклятия «вранью» из уст тех, кто тут же при всяком им удобном случае уверяют, что «абсолютных истин» не бывает.

Теперь давайте для сравнения представим себе иную ситуацию: некто пишет исследование по нацизму, находится немец, который обвиняет автора в «клевете на немецкий народ» и аргументирует так: «я сам немец, но описываемых вами преступлений не совершал». Тут, конечно, ему возразят: речь идет не о всех немцах, а только о нацистской организации. Но наш обвинитель не унимается: «Нет, нацисты считали себя представителями всей немецкой нации, даже более того – всей арийской расы и авангардом всей европейской христианской цивилизации». Теперь уже наш антифашист «оклеветал» не только немцев, но и весь «белый» христианский мир. Счастье последнему, что в данном случае субъекты культуры, религии, расы, народа и преступной организации у немцев называются разными словами, иное дело у евреев. Что такое «еврейство»? – Раса? Народ? Религиозная секта? Политическая партия? – Никто определенно не скажет, наоборот, будут под этим словом подразумевать то одно, то другое, то третье. Канадский исследователь т.н. «сионизма» Майкл Нойман в своей статье «Что такое антисемитизм?» сравнил эту путаницу, зачастую преднамеренную, с игрой в наперсточки:

«"Antisemitism", properly and narrowly speaking, doesn't mean hatred of semites; that is to confuse etymology with definition. It means hatred of Jews. But here, immediately, we come up against the venerable shell-game of Jewish identity: "Look! We're a religion! No! a race! No! a cultural entity! Sorry--a religion!" When we tire of this game, we get suckered into another: "anti-Zionism is antisemitism! " quickly alternates with: "Don't confuse Zionism with Judaism! How dare you, you antisemite!"» («Антисемитизм», в прямом смысле слова не означает ненависть к семитам; если не путать этимологию с определением. Антисемитизм – это ненависть к евреям. Но здесь мы немедленно сталкиваемся с отработанной игрой в наперсточки: кто такие евреи: «Смотри! Мы – религия! Нет! раса! Нет! культурное сообщество! Нет, извините – религия!» Когда нам эта игра надоедает, нас надувают другой, в которой «антисионизм это антисемитизм!» быстро меняется на «не путайте Сионизм с Иудаизмом! Да как вы смеете! Вы антисемит!») [10].

А израильтянин Исраэль Шамир в своей статье «A Yiddishe Medina» сравнил еврейство с самолетом-невидимкой:

«The notion of Jewry has become a moot point. Are we, the descendents of Jews, citizens of our countries, or are we citizens of the Jewish People? Does 'Jewry' exist, in the same way any state exists, or it is just a figure of speech? Here is a paradox: the Jewish leaders want Jewry to be a sort of Stealth jet, now you see it, now you don't. It is here to strafe, it is nowhere for flak». (Понятие «еврейства» стало туманным. Стали ли мы, потомки евреев, гражданами своих стран, или мы граждане «еврейского народа»? Существует ли вообще еврейство как некое государство, или это просто фигуральное выражение? Парадоксально, но еврейские лидеры хотят, чтобы еврейство было чем-то вроде самолета-невидимки Stealth: то его видно, то нет. Оно бомбит и стреляет, но не видимо для зенитной артиллерии) [11].

Вот для этого и нужна философская концепция, чтобы увидеть эту невидимку и выследить ее под любыми наперсточками, масками и обличьями. Теперь настало время перейти к рассмотрению самой концепции.

 

Часть первая

ОСНОВЫ НАУЧНОГО АНТИСЕМИТИЗМА

 

Что такое научный антисемитизм?

Выше мы уже отметили, что само слово «антисемитизм» – это уже теория, ибо, как и всякое понятие, своим содержанием определяет смысл любого высказывания, в котором оно употребляется. В зависимости от трактовки этого слова простая фраза: «ты антисемит» может восприниматься или как оскорбление, или как комплимент или вообще ничего не значить, если воспринимающий не знает его смысла сказанных слов, поэтому ключ к владению умами находится в толкованиии слов, недаром сказано в Евангелии: «В начале было Слово». Но владеет этим ключом не тот, кто просто, как попугай, повторяет чужие слова, а тот, кто устанавливает значения, качества слов, их всевозможные коннотации (побочные смыслы) и степень политкорректности, внушая эти содержания массам через СМИ, искусство и литературу. Так, например, СМИ проделали огромную работу, чтобы внедрить в сознание масс ряд никем и никогда не растолкованных слов: «левые», «правые», «красные», «оранжевые», или чтобы придать некогда ясным словам значение ругательств: «космополиты», «сионисты», «миссионеры», «либералы» (в произношении «либерасты»), «демократы» (в произношении «дерьмократы»). В свою очередь «либералам» удалось в их сфере влияния закрепить за словом «национализм» отрицательную коннотацию, в итоге, многие стали воспринимать слово «националист» как синоним «антисемита», и однажды я был свидетелем замечательного курьеза, когда один еврей, истовый сионист, выговаривал еврея либерального: «да я вижу, вы националист, уж очень вам не хочется быть евреем». – Было бы смешно, если бы не было так грустно. Как теперь люди вообще могут разговаривать друг с другом? Вавилонское смешение языков! И этой неразумной массой ничего не понимающих людей можно манипулировать как угодно, никто этого даже и не заметит.

Еще более негативной аурой окутали слово «антисемитизм», и притом так, что какого-либо объяснения этого термина не знает никто! Часто приходится слышать: «ты пытаешься прикрыть свой антисемитизм» – я готов согласиться со своим «антисемитизмом», но почему его нужно «прикрывать»? Разве евреи «прикрывают» свое еврейство? Так почему же мы должны прикрывать свою позицию, свою веру, свое отношение к евреям, или «антисемитизм» преступление какое, которое нужно совершать тайно? Тогда, в чем его состав?

Никто еще мне не ответил на эти вопросы, не нашел я ответа также и в специальной серьезной литературе, посвященной антисемитизму. Так, например, автор солидной монографии «Истории антисемитизма» Лев Поляков пишет целый том об «антисемитизме» и только уже во втором томе своей монографии, называемом «Эпоха знаний», на 26-й странице он как бы, спохватившись, что термин до сих пор не был определен, пытается исправить свое упущение и пишет: «...антисемит... Необходимо договориться о постоянном значении этого понятия». Наконец-то, – думаем мы, – и он прозрел, да, договориться необходимо и давно пора! Но только было высказано сие благое пожелание, как автор тут же о нем забывает и переключается на совершенно другую тему, а необходимость «договориться о постоянном значении этого понятия» так и осталась неудовлетворенной необходимостью и, как тот «воз» остается и ныне там. Может быть, автору представляется, что для нас понятие «антисемитизм» давно стало понятным и само собой очевидным по тем высказываниям о евреях, которые он цитировал время от времени на страницах своей книги? – Да, в таком случае «антисемиты» буквально все, кто что-либо говорят о евреях. Это только подтверждает слова Солженицына, который сравнил ярлык «антисемитизма» с «антисоветизмом»: «С тою легкостью, с которой у нас объявляется антисоветским все то, что хоть на миллиметр уклоняется от официальной партийной линии, все то, что не есть захлеб восхищения перед нашим режимом, – с той же легкостью объявляется антисемитской всякая попытка безвосторженного, беспристрастного, обоестороннего рассуждения о евреях» [12].

Солженицын писал эти слова еще в 60-е годы прошлого века, и вы думаете, что за пол столетия в нашем мире произошли какие-нибудь принципиальные изменения в этом вопросе? Ну вот, давайте посмотрим, что совсем недавно в своей книге «Евреи, Диссиденты, Еврокоммунисты» написал Сергей Кара-Мурза: «Если уж от нас скрывают, что такое антисемитизм, то скажите хотя бы, что не считается антисемитизмом!». А сам корифей «антисемитизма» академик Игорь Шафаревич в одном из своих недавних интервью сказал: «Я обсуждал там вопрос о том, является ли такая позиция антисемитизмом или нет. И высказал точку зрения, что совершенно не понимаю, что такое антисемитизм: это неприязнь к каким-нибудь определенным национальным чертам еврейского характера, или к наружности, или желание каким-то образом ограничить возможности евреев в жизни? Или, как у Гитлера, стремление или хотя бы выражение желания их физически уничтожать? И вообще, что это такое? Я подчеркнул, что, когда этот термин употребляется, он никогда не поясняется. А это есть способ влияния на массовое сознание, которым создается аморфный термин, который находится вне сферы логических рассуждений, уже по своему аморфному характеру. Он логически не обсуждается, и поэтому возражать против него невозможно. Он только создает атмосферу чего-то чудовищного». Здесь мы не можем не согласиться с Шафаревичем, разве что попутно следует заметить, что в свете этих справедливых рассуждений ему также, свою очередь, неплохо было бы разъяснить своим читателям, что такое «русофобия», какие конкретно правонарушения должен совершить человек, чтобы ему можно было инкриминировать сие «преступление».

Итак, Поляков – корифей по истории антисемитизма – не знает, что такое «антисемитизм», Солженицын – автор фундаментальных трудов по еврейскому вопросу, таких как: «Евреи в СССР и в будущей России», «200 лет вместе» и др. – не знает, что подразумевается под этим словом, Кара-Мурза – эрудит и философ, также занимавшейся еврейской проблемой, не только не знает, что подразумевается под «антисемитизмом», но даже и что под ним не подразумевается. И при этом некоторые из наших оппонентов позволяют себе с апломбом заявлять: «антисемитизм четко определен». Ладно, в конце концов, я бы простил этот апломб, если бы мой оппонент при том дал бы какое-нибудь свое ясное понимание вопроса, во всяком случае, если ты кого-то критикуешь за что-то «неправильное», то хотя бы покажи, что, по-твоему, есть «правильное», но, увы, такой оппонент мне еще ни разу не попадался, все, в основном, такие «умные», что считают ниже своего достоинства что-либо разъяснять «профанам» и «антисемитам». Может быть, вы, дорогие читатели, знаете, что такое «антисемитизм»? Тогда напишите мне, буду очень рад.

Часто и многим я задавал такой вопрос: Антисемит, это кто?. – Как, кто? – говорят, – естественно, тот, кто не любит евреев. Тогда я спрашиваю: Антисемит не любит абсолютно всех евреев без исключения, или некоторых он любит, а некоторых нет? – Ну, разумеется, у каждого антисемита есть некоторые евреи, которых он любит [13]. – Хорошо, – говорю, – а тех некоторых, которых не любит антисемит, он не любит тотально, не любит абсолютно все, что бы евреи ни делали, ни говорили, ко всему антисемит будет относиться враждебно, все будет оспаривать, будь то еврей скажет, что «дважды два – четыре», – так? Нет, – говорит, – антисемиты иногда соглашаются с евреями, пользуются их услугами, их умом и трудолюбием и даже бывают ими довольны. – Значит, – говорю, – враждебность вызывают не сами люди, а их определенное поведение, конкретные действия, так? – Так. – Но могут ли хорошие поступки и добрые дела у всех поголовно вызывать враждебность? – Да, вот у антисемитов именно так. – Значит, евреи испокон веков делали антисемитам одно добро, проявляли по отношению к ним братскую любовь, никогда их не презирали, не держались надменно, не проявляли черствость и равнодушие, а к ним в ответ вот такой черной неблагодарностью? – А с какой это стати еврей должен антисемитов любить и относиться к ним неравнодушно? Пусть сами о себе заботятся. – Они и заботятся, но с какой стати вы требуете от них любви?

Что в итоге получается? «Антисемит» – это тот, кто не любит евреев, однако, некоторых он все же любит, да и тех первых, кого вроде не любит, иногда тоже любит, а иногда и не любит – что-нибудь здесь можно понять и определить? И это еще не все, непонимание обнаруживается также в вопросе: за что именно не любит евреев антисемит? Говорят, что расисты, например, не любят негров за то, что они черные – это плохо, но, во всяком случае, здесь хотя бы понятно, за что, т.е. не любят за какие-то определенные качества, как только сии качества (чернота) исчезнут – сразу начнут любить и уважать. Но вот, как только мы начинаем доискиваться до специфических еврейских качеств или признаков, по которым как-то можно было безошибочно отличить еврея от не-еврея, тут нам и говорят, что это и есть «антисемитизм чистой пробы», так как у евреев, мол, нет и не может быть каких-либо особых качеств, они ничем не отличаются от не-евреев, более того, евреи порой сильнее отличаются от иных других евреев, нежели от окружающих их гоев, и среди них есть, так же как и среди прочих народов, люди, как и хорошие, так и плохие, так и всякие. Правильно, есть, только мне непонятно, почему же эти всякие «евреями» называются, если нельзя сказать что-нибудь типа: «все евреи, или хотя бы большинство их, ТАКИЕ-то», и почему тогда антисемит называется «антисемитом», а не «антивсяким мизантропом»?

Я также часто спрашиваю евреев, любящих поругать антисемитов: «Поставьте вы себя на место антисемита и подумайте, за что бы вы могли не любить таких, как вы?» Большинство отвечают: «За то, что евреи всех гоев в уме превосходят», а меньшинство, те, что не нашли в себе ненависти ко всем, кто их в чем-то превосходит, оказываются обескураженными моим вопросом и говорят: «Мы не знаем». Но раз не знаете, почему бы хоть раз не не спросить и не прислушаться к мнению тех, кто вас «не любит»? Но «логика» тут такая: раз не любит, значит «антисемит», а раз «антисемит», то его и слушать не стоит, он все равно ничего правильного не скажет.

Впрочем, не каждый и не всегда может свою нелюбовь объяснить словами. Наверно, и в отношении евреев существует некая иррациональная неприязнь, причины которой не всегда ясно осознаются. В связи с этим следует сказать о таком явлении, как юдофобия которое именно своей иррациональностью отличается от антисемитизма – осознанной рациональной позиции. Тем не мене понятие «антисемитизм» часто совершенно некорректно отождествляют с понятием «юдофобия» – неосознанным чувством неприязни к евреям. Даже сам термин «антисемитизм» нередко трактуют как синоним слова «юдофобия». Так, например, в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона так прямо и написано: «Юдофобия, то же, что антисемитизм». Интересно, что авторы словарей порой фиксируют всевозможные расхожие заблуждения относительно смысла тех или иных слов и при этом забывают указать их первоначальное значение, историю и даже этимологию. В частности, нетрудно увидеть, что в самом термине «анти-семитизм» уже заложено его определение – это позиция, отрицающая семитизм, откуда следует, что без определения понятия «семитизм» невозможно сказать, что такое «антисемитизм», что именно он отрицает, за что и почему, потом, умалчивается первоначальное значение термина «антисемитизм», которое было дано его автором немецким публицистом Вильгельмом Марром, впервые употребившим термин «Antisemitismus» в своем памфлете «Der Sieg des Judentimms über das Crermanenthum» (Победа иудаизма над германизмом), изданном в 1879 году. Новые толкователи марровского термина полностью игнорируют тот факт, что собственно термин был введен в обиход именно для того, чтобы применять его в теоретическом, научном смысле, так как старый термин «Judenhass» (ненависть к евреям) не отражал никакой определенной позиции и давно уже потерял всякую референцию в действительности, а как пустой ярлык он не мог быть предметом серьезного исследования или хотя бы чем-то, о чем можно как-то здраво рассуждать. Что же касается беспричинной ненависти или всяких там фобий к евреям, то если где-то таковые и существуют как экзотические психиатрические патологии, они, разумеется, никак не могут быть научными, но антисемитизм как теоретическая позиция – вполне, и все, кто только научно ни исследовал еврейский вопрос, пусть то даже и сами евреи-сионисты, такие, как Пинскер, Герцль, Нордау и др., на самом деле занимались научным антисемитизмом, возможно, и не подозревая о том, что их исследования могут быть названы таким термином, ведь не подозревал же один мольеровский герой, что говорит прозой.

Поэтому, чтобы быть корректными в терминах, нам следует отличать понятие «антисемитизм» от «юдофобии». Что означает само слово «юдофобия», какова его этимологическая природа? Совершенно очевидно, что юдофобия (дословно – фобия, нетерпимость к евреям) есть разновидность ксенофобии (нетерпимость к чужому), что в свою очередь является разновидностью фобии – психологической нетерпимости, чувства страха или неприязни к чему-либо (так, есть люди, что боятся тараканов или мышей, и сами не могут объяснить, почему). Нередко конфликты с евреями происходят только потому, что кому-то не нравится, что рядом с ним живут люди не совсем такие, как они: фамилия не так звучит, воспитание не то, «не наше», не те интересы, не тот образ жизни. Короче, еврей «другой», и ксенофобу это непереносимо. Но «другим» может быть не обязательно еврей, им может быть, например, чеченец или армянин, или даже человек той же национальности, но другого воспитания или вероисповедания (так, например, православные нередко проявляют настоящую фобию по отношению к баптистам или свидетелям Иеговы, называя их «заморской нечистью», и конфликт тут, надо думать, отнюдь не в богословско-догматических расхождениях, ибо те же «верующие» вполне терпимо относятся к «доморощенным» богомерзким ересям, но не прощают, когда «свой» принимает что-то «заморское»). К евреям также нередко относятся как к «заморской нечисти» – это плохо, но при чем здесь антисемитизм? Даже собственно о юдофобии справедливо говорить только тогда, когда ксенофоб ко всем «заморским нечистям» относится вполне терпимо, но лишь одних евреев не переваривает.

Всегда ли фобия или ксенофобия заслуживает осуждения? Я думаю, не всегда, ибо, как говорится, чувству не прикажешь, поэтому нельзя не признать, что ксенофобия до определенной границы вполне допустима, ибо каждый имеет право кого-то любить, а кого-то не любить. Однако, если ксенофоб выражает свои чувства открыто, тем самым незаслуженно оскорбляя людей, мы такого ксенофоба называем хамом. Разумеется, мы осуждаем хамство и по отношению к евреям, и по отношению к кому бы то ни было, но если уж осуждать ксенофобов, выходящих за рамки допустимых границ, то, следует осудить не только проявления ксенофобии у антисемитов по отношению к евреям, но и у евреев по отношению к антисемитам. Тогда справедливо будет спросить: кому же больше присуща ксенофобия, антисемитизму или еврейству? И тут, безусловно, пальму первенства нужно будет отдать в руки еврейства, ибо, если у антисемитов ксенофобия проявляется отнюдь не у всех и не всегда, то у еврейства, особенно ортодоксального и сионистского, антисемитофобия, гоефобия является неотъемлемым атрибутом, и исключений практически нет, так как еврей, не чувствующий в себе ксенофобии по отношению к гоям, так или иначе будет стремиться к сближению с последними, что в конце концов приведет к ассимиляции. Поэтому, таких евреев мы полностью вычеркиваем из понятия еврейства как не относящихся к субъектам еврейского вопроса, а ксенофобию оставляем определяющим признаком всего остального еврейства, упорно противопоставляющего себя всему нееврейскому миру. Таким образом, осуждая ксенофобию, мы осуждаем частично гойство, но в гораздо большей степени еврейство, из чего следует, что осуждение ксенофобии как таковой есть опять-таки не что иное, как форма антисемитизма.

Итак, мы пока не нашли ясного понимания вопроса: что такое антисемитизм ни в специальной литературе, ни в обыденном языке, поэтому, не имея в наличии никаких альтернативных концепций по этому вопросу, мы считаем для себя вполне приемлемым и необходимым создать свою, при этом даже не опасаясь вступить с кем-либо в противоречие, ибо всякое противоречие будет означать альтернативную концепцию, чего наши оппоненты вряд ли когда-нибудь осмелятся создать и противопоставить, ибо вся сила мифа об «антисемитизме» как раз и состоит в его неопределенности, аморфности, это не что иное, как уловка, позволяющая уйти от решения конкретных спорных и конфликтных вопросов. Ярлык «антисемитизма» – удобный и универсальный ключ ко всем проблемам, например:

– Абрам, ты мне должен три рубля.

– Ничего я тебе не должен, потому что ты антисемит.

Это, конечно, примитивный пример, но разве, когда, скажем, Эмнести Интернешнл и другие правозащитные организации предъявляют претензии к Израилю за нарушение прав палестинцев, но, вместо ответа, Израиль обвиняет их в антисемитизме, – это не та же ли уловка? Когда Российское правосудие пытается привлечь к суду российских олигархов за финансовые преступления, но в ответ президента России называют «антисемитом» – не та же уловка? Я не знаю, может, где-то прав и Израиль, а где-то и олигархи, давайте разбираться, но без ярлыков и дешевых психологических уловок, все можно решить, не примешивая эпитетов «еврей», «антисемит», «русофоб» и т.п., как будто «евреи», «русофобы» и «антисемиты» уже не рассматриваются как люди и субъекты права. В действительности же подобные эпитеты не имеют под собой абсолютно никакого смысла, кроме как, разве что, в смысле комплиментов: ты антисемит? – ну и очень хорошо, это значит, что ты противник еврейского расизма и шовинизма, а русофоб – противник русского хамства и свинства и т.д. Поэтому и мы позволим себе понимать термины «антисемитизм», «русофобия» и т.п. по-своему, в самом положительном смысле, ибо и «антисемитизм», и «русофобия» как явления часто представляют собой совершенно естественную и здоровую реакцию на те безобразия, о которых «политкорректное» общество старается умалчивать. Израильский ивритоязычный публицист Анатолий Кристал в своей статье об антисемитизме хорошо заметил по этому поводу:

מה שנקרא אנטישמיות היא תגובה טבעית ומובנת להתנשאות לבוז שהיהודים רוחשים כלפי הלא יהודים. למעשה האנטישמים הם הראי דרכו משתקפת פרצופה הגזעני של היהדות. להאשים את האנטישמים זה כאילו להאשים את הראי בכיעורנו המוסרי. אדרבה, על האדם נבון לנסות ולתקן את המגרעות שהראי מצביע עליהן.

«То, что называется «антисемитизмом», есть не что иное, как естественная и понятная реакция на еврейскую спесь, на то презрение, которое евреи питают по отношению к не-евреям. Фактически, антисемиты – это зеркало, чрез которое просматривается расистская рожа еврейства. Обвинить антисемитов – значит обвинить зеркало нашего этического уродства. Напротив, разумный человек должен попытаться исправить те изъяны, на которые указывает зеркало» (перевод мой) [14].

Впрочем, антисемиты в своей «реакции» на евреев отнюдь не всегда бывают адекватны, как и евреи в своей на антисемитов. К сожалению, оскорбленное чувство справедливости по отношению к себе не всех обязывает также быть справедливым по отношению к другим, однако ярлык «антисемитизма» не различает справедливую критику евреев от несправедливой, в этом-то и состоит вся путаница. Мы же ведь не называем «антифашизмом» любые уголовные преступления против немцев, «атеизмом» – проявления вандализма на святых местах, «антикоммунизмом» – пьянство и разгильдяйство в трудовых коллективах бывшего Советского Союза. Вот и здесь я предлагаю все вещи называть своими именами: расистское отношение к евреям – расизмом, шовинистское – шовинизмом, хулиганское – хулиганством, ксенофобское – ксенофобией или, если хотите, юдофобией, вандализм – вандализмом, дискриминацию по национальному признаку – дискриминацией, клевету – клеветой, диффамацию – диффамацией, провокации и подстрекательства – провокациями и подстрекательствами, демагогию – демагогией, а очищенную от всех этих противоправных и аморальных проявлений критику еврейства назовем НАУЧНЫМ АНТИСЕМИТИЗМОМ. Что еще надо для вполне ясной ориентации в еврейском и других национальных вопросах?

 

С чего начать?

Мы поставили себе задачу создать некий концептуальный макет из чистых понятий и их идеальных взаимосвязей, чтобы посмотреть, как сей виртуальный мир действует, какие тенденции являет, к чему стремится, а потом уже можно будет сравнивать, насколько, представляемая нами картина действительности, со всеми ее известными фактами, соответствует нашему макету. Если, в основном, соответствует, то есть смысл продолжать логические опыты с макетом, дабы на них прогнозировать события, которые ждут нас в реальности.

Чтобы наш концептуальный макет был максимально приближен к реальности, мы должны абстрагироваться не только от каких-либо наших личных симпатий или антипатий к евреям, но и вообще забыть о том, чтобы сводить с кем-либо персональные счеты, а лучше бы вообще воздержаться от каких-либо этических оценок. Этикой следует руководствоваться в отношениях с конкретными людьми, а не в отношениях с абстрактными научными терминами – этого правила должны придерживаться все ученые исследователи, какие бы вопросы они ни изучали, даже этические. Так Энгельс в «Анти-Дюринге» писал: «Эта апелляция к морали и праву в научном отношении не ведет нас ни на шаг далее; экономическая наука может усматривать в нравственном негодовании, как бы оно ни было справедливо, не доказательство, но только симптом». – Я бы еще добавил: симптом непонимания и беспомощности. Иными словами: «Юпитер, ты сердишься, значит, ты неправ». Чего бы стоила, например, физика или химия, если бы ее законы рассматривались в этических категориях? Так, механика, изучающая взаимодействия физических сил действия и противодействия дает возможность конструкторам рассчитывать проекты своих изобретений, архитекторам – устойчивость и надежность своих строений, метеорологам – прогнозировать погоду и т.п. Никому в голову не придет «морально осуждать», например, слишком тяжелый вес балки, но при конструкции здания будут его учитывать, или можно до посинения ругаться на зимние морозы, что не снимает необходимости заботиться об утеплении помещений. Но далеко не все понимают, что политические конфликты сотканы из точно таких же сил, действующих вне зависимости от того, нравятся они нам или нет, нравственные они или порочные. Надо понимать, что Зло точно такой же объективный факт, как и сила притяжения. Поэтому, если оно нам не нравится, его нужно не осуждать, а искать ему противодействие. Это право на противодействие мы признаем как за собой, так и за нашими противниками, но, конечно, не на уровне физическом (мордобой), а на уровне метафизическом (дискурс), что никак не должно отражаться на личных отношениях оппонентов.

Злу нельзя противиться насилием вовсе не потому, что это «этически нехорошо» по отношению ко Злу, а потому, что эти вещи относятся к разным категориям: насилие – явление физическое, Зло – метафизическое, и единственная сила, которая может противостоять Злу, это Добро. Обе эти силы живут в сознании людей и контролирует их поведение, поэтому, если человек прибегает к насилию, то само действие является следствием проникшего в него ранее Зла. Злому человеку можно (а порой, и нужно) набить морду и тем самым приостановить его дальнейшие преступные действия, однако насилие не сделает его добрым и не заставит его вас любить, Зло останется Злом и будет искать более удобного случая для своего выхода, для реванша, и рано ли поздно найдет. Поэтому истинная борьба со Злом может вестись только на метафизическом фронте, и самое первое оружие здесь – это слово (дискурс). Общие и понятные всем слова – это уже великое дело, которое даст возможность людям понимать друг друга, вести диалог, решать свои споры не дракой или войной, но справедливым судом и мирными переговорами.

Что же такое «дискурс» и какова его власть в современном мире?

Обратимся к древней китайской истории. Предание говорит: когда Вэйский правитель намеревался привлечь философа Кун Фу-Цзы к управлению Китаем, он спросил его: «Что вы сделаете прежде всего?» Учитель ответил: «Необходимо начать с исправления имен». И дальше дал такое тому обоснование: «Если имена неправильны, то слова не имеют под собой оснований. Если слова не имеют под собой оснований, то дела не могут осуществляться» [15]. Заметим, что исправление имен философ считал первостепенно важным даже не для точных наук и не для чего иного, но именно для управления государством. Его слова не потеряли актуальность и по сей день, ибо те имена, которыми мы пользуемся, по сути дела, есть те кнопки, что управляют нашим мышлением, а следовательно, и поступками. Эта система вербальных (языковых) штампов в наше время называется дискурсом.

Дискурс – это политический язык, организующий мышление в нужном направлении, следовательно, дискурс является наиважнейшим рычагом власти, позволяющим управлять людьми через их сознание. Если бы Конфуций говорил современным языком, возможно, он бы свою мысль сформулировал следующим образом: «Необходимо начать с овладения дискурсом». В наше же время владение дискурсом многим представляется даже важнее, чем владение ядерным оружием и капиталом. Так, Исраэль Шамир в своей книге «Хозяева дискурса: Американо-израильский терроризм» пишет: «...если классический марксизм считал первичной целью борьбу за средства производства, в наши дни главной стала борьба идей, борьба за умы и души людей с Хозяевами Дискурса, нашими новыми оппонентами». Ошибаются и те, кто думают, что власть в государстве принадлежит президентам, парламентам, судам, силовым структурам. Да, всем этим субъектам, может быть, принадлежат символы власти, может быть, принадлежат и какие-то юридические права, но формальные права и реальная власть отнюдь не одно и то же, и эти вещи далеко не всегда совпадают друг с другом, особенно, в наше время, как то верно заметил философ-постмодернист Ролан Барт: «...власть гнездится в наитончайших механизмах социального обмена, что ее воплощением является не только Государство, классы и группы, но также и мода, расхожие мнения, зрелища, игры, спорт, средства информации, семейные и частные отношения – власть гнездится везде, даже в недрах того самого порыва к свободе, который жаждет ее искоренения» [16]. Поэтому, те, кто теряют контроль над дискурсом социального обмена, в конце концов теряют и саму власть и ее символы.

Конфуций полагал, что все механизмы социального обмена заключены в традициях государства, и все зло происходит от того, что некоторые смутьяны порой от них отступают. Его последователи, особенно, представители т.н. «школы мин цзя» (школы имен) довели сие учение до крайности, они полагали, как полагают и многие современные наши софисты, что у каждого слова может быть только одно значение, четко определенное в словаре, менять которое никто не вправе. Однако жизнь не стоит на месте, и слова имеют тенденцию устаревать, обновляться, приобретать новые смыслы и толкования, обрастать коннотациями. Поэтому периодически необходимо проводить ревизию слов, более того, каждый вправе создать и свой собственный словарный лексикон, свою собственную систему терминов. Конечно, эта система может быть удачна или не очень, понятна для окружающих или не совсем, систему можно принимать или отвергать, критиковать, исправлять, но это уже другой вопрос, не касающийся принципиальной стороны вопроса о легитимности создания новых смысловых систем как таковых. Поэтому, когда те или иные «грамотеи», вместо того, чтобы говорить по делу, обвиняют кого-то в «неправильном» употреблении того или иного термина, это и есть, по нашему мнению, чистой воды словоблудие. Никто, конечно, никому не запрещает употреблять термины «правильно» или так, как они считают «правильным», но чтобы вести какую-либо взаимопонятную дискуссию, необходимо прежде всего уяснить, какое содержание вкладывает в слова твой оппонент, а разобравшись, уже можно и порекомендовать ему заменить слово на более подходящее или, всякий раз услышав его, переводить для самого себя тебе более привычным. Так, например, если кого-то не устраивает слово «антисемитизм» в нашей трактовке, ему предоставляется право предложить свой вариант, как бы он хотел именовать нашу позицию по еврейскому вопросу – это могут быть такие синонимы, как «антирасизм», антифашизм», «антиглобализм» и проч., мы бы и сами с радостью приняли другой какой-нибудь термин, если бы не пришли к убеждению, что в подавляющем большинстве современных работ и статей по еврейскому вопросу, особенно, еврейских авторов, «антисемитами» называют не расистов и даже не т.н. «национал-патриотов», а именно тех, кто выступает против еврейского расизма, супремасизма, империализма, протекционизма.

Кроме того, ни один философ, если он, конечно, не эпигон и не профессор философии, никогда не следует обыденному общеупотребительному дискурсу, ибо философ – это тот, кто мыслит самостоятельно, свободно постигая суть вещей. Поэтому философом также можно назвать всякого, кто чему-то дает свое название, не оглядываясь на то, как и что всеми принято называть, а только исходя из собственного разумения, видящего нечто общее в классах понятий и считающего свое название наиболее точно отражающим суть обозначаемой вещи. Так можно сказать, что первым в мире философом стал Адам в тот момент, когда начал давать свои имена животным: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей» (Быт. 2:19). Начав давать имена животным, Адам тем самым создал свой дискурс стал его хозяином, и, как следует из Библейского текста, сему дискурсу подчинился и Сам Бог, а иначе и не могло быть, ибо Бог как Логос как Слово не существует вне дискурса, только в человеке, как считал Гегель, Абсолютная Идея начинает познавать Самое Себя. У древних народов имя, название, слово, почиталось великой силой. Кто дает чему имя, тот владеет предметом. Победитель, порабощая и подчиняя себе вассала, первым делом менял ему имя (см. 4Цар.23:34, 4Цар.24:17, 2Пар.36:4), ныне, конечно, нравы изменились, но суть языка, суть дискурса, осталась все той же. Наш современник постмодернист Ролан Барт пишет: «…язык, как перформация всякой языковой деятельности, не реакционен и не прогрессивен; это обыкновенный фашист, ибо сущность фашизма не в том, чтобы запрещать, а в том, чтобы понуждать говорить нечто» [17]. Таким образом, философ, поскольку он имеет дело с языком, тоже своего рода фашист, и таковым может быть кто угодно, хоть профессор, хоть трехлетний ребенок. К примеру, взрослые образованные люди порой чувствуют себя полными дураками в споре с детьми детсадовского возраста, а почему? Потому что не могут говорить с ними на привычном им «образованном» языке и вынуждены подчиняться их простому детскому дискурсу.

Но не надо думать, что мы хотим произвести некую революцию в языке, перевернуть все вверх дном, черное назвать «белым», а белое – «черным», нет, мы всего лишь хотим внести ясность в уже существующий традиционно сложившийся язык, произвести небольшую ревизию, и там, где слова противоречат сами себе или не соответствуют реальности, заменить их более соответствующими, опять-таки, ничего нового не придумывая, но выбирая нужные значения из уже имеющихся в наличии лексиконов, даже реабилитируя некогда забытые слова или реставрируя извращенные оклеветанные их значения. Мы вовсе не декларируем волюнтаризм и анархию в выборе слов, и считаем, что кое-чему и нашему веку следовало бы поучиться у древних китайцев, а именно, что во всяких терминах должен быть порядок. Это необходимо сделать прежде всего, ибо в противном случае невозможно решить ни один вопрос, ни одно положение не может быть утверждено, как сказал Конфуций: «дела не могут осуществляться».

 

Главный тезис и его составляющие.

Начнем раскрывать нашу концепцию, что называется, ab ovo (от яйца), т.е. из единого зерна, от главного тезиса путем анализа и определения его составляющих. Таким главным тезисом для нас является еврейский вопрос – вопрос, о котором, так много говорят, по которому имеется так много различных точек зрения и так мало между ними обнаруживается единства взглядов, что вряд ли даже можно сказать, имеется ли хотя бы общее представление о том, что это такое вообще, понимают ли люди тот предмет, о котором столько спорят. И тем не менее еврейский вопрос это не праздное умствование и не нечто не столь актуальное, о чем можно забыть и не вспоминать энное количество времени, как, например, вопрос о летающих тарелках, до тех пор, пока какая-нибудь тарелка сама не свалится нам на голову, пока «рак на горе не свистнет» или, как говорят евреи, «Машиах яво» (Мессия придет); увы, этот вопрос, хотим мы того или нет, сам напоминает нам о своем существовании, постоянно обрушиваясь на наши бедовые головы, ибо евреи не гипотетические пришельцы и не цивилизация, живущая от нас за тридевять земель, они живут среди нас, они претендуют жить в тех «местах под солнцем» [18], где претендуем жить и мы, они стремятся вытеснить оттуда нас и наших потомков, они всячески ущемляют нас в правах и лишают средств к существованию. По какому праву они на все это претендуют? – спросите вы, – на каком основании одни должны жить лучше других, чем, собственно, они это заслужили? – В том-то и дело, что ничем не заслужили, и нет у них вообще никаких особых заслуг, кроме одной: они евреи. Сию мифическую «заслугу» прежде всего приписывают сами себе те, кто называют себя «евреями», но и не только, нередко и не-еврейское общественное мнение в том их всячески поддерживает, не понимая, что, проявляя «филосемитизм», оно тем самым проявляет терпимость к расизму, правовой дискриминации и, в конце концов, само себе роет яму. Да, тот, кому безразлична его собственная судьба и судьба его детей, может не обращать внимания на этот вопрос, ежели нет, мы приглашаем его и также всех заинтересованных поразмышлять о наших проблемах вместе.

Прежде всего нам нужно сформулировать, наш главный тезис и предмет нашего исследования, дать ему общее определение, а потом, если общее окажется недостаточным, идти к определению частностей, когда же с частностями будет более-менее ясно, мы сможем обратно вернуться к общему уже с определенным заключением. – Таков в общих чертах план нашего исследования.

 

Итак, Что такое еврейский вопрос?

Мы думаем, что не вызовем особых возражений наших оппонентов, если скажем: Еврейский вопрос – это конфликт между евреями и конфликтующими с ними не-евреями (гоями). Однако из этого определения еще не понятно, в чем суть этого конфликта-вопроса, ибо конфликты бывают не только между евреями и гоями, но также и между самими евреями, и между самими гоями, более того, не всякий конфликт между евреем и гоем возникает на почве антисемитизма, а следовательно, не может быть отнесен к еврейскому вопросу. Наша задача определить тот конфликт, который является прямым следствием специфических особенностей евреев и гоев, типичных стереотипов их поведения, (парадигм), и найти, в чем эти особенности противоречат и противостоят друг другу. Но, чтобы уяснить принципиальные отличия еврейский вопроса от всех прочих конфликтов, необходимо также рассмотреть всевозможные виды общественных конфликтов, проблем, противоречий и классифицировать их по своим категориям, как то: национальный конфликт, религиозный, классовый, культурный и т.п., о чем мы поговорим ниже.

Но, прежде чем определить специфику этих противоречий, попробуем уяснить для себя, в чем суть общественных противоречий (антагонизмов) вообще, есть ли существенные отличия противоречий социумов от противоречий между отдельными индивидами? Вопрос этот здесь отнюдь не лишний, ибо многие пытаются свести все конфликты с евреями к конфликтам с отдельными антиобщественными элементами, противоестественно присутствующими в нееврейской среде, заклейменными как «антисемиты» – они, мол, некая патология, язвы общества, и если бы не они, то все в мире было бы «тип-топ». Некоторые даже говорят: «никакого еврейского вопроса не существует, все это выдумки злобных антисемитов» – ой, не спешите, господа, не спешите, вы даже не подозреваете, какую свинью подкладываете таким утверждением самому еврейству, вы явно забываете, что еврейский вопрос – это единственное обоснование доктрины сионизма, ибо без него сионизм будет выглядеть попыткой решения несуществующей проблемы. Поэтому сионисты даже порой как бы умоляют гоев: «гоюшки, ради Бога, побудьте немного антисемитами, нет, даже расистами и нацистами, а то у нас не будет никаких причин поступать точно так же с вами в Израиле, и не ровен час, без вашего антисемитизма мы и исключительное право на Израиль потеряем, да и многие другие привилегии, что мы пробили себе, основываясь на том, что мы-де такие везде гонимые и нас всюду ненавидят». Или основатель сионизма Теодор Герцль ничего не понимал, когда писал: «Все народы, у которых живут евреи, явные или замаскированные антисемиты» [19]? Тогда несколько странными выглядят такие, например, утверждения: «Антисемитизм есть комплекс двоечников», – пишет в одноименной статье известная диссидентка Валерия Новодворская. – Возможно, у некоторых двоечников и есть такой «комплекс», ибо люди простые и бесхитростные чаще всего становятся жертвами еврейского «ума», хотя, наверно, не все двоечники антисемиты, да и среди самих евреев встречается немало двоечников, также и антисемитизм – «комплекс» отнюдь не одних «двоечников», о чем забывает или умалчивает Валерия Ильинична. Впрочем, сие мнение можно оправдать определенным принципиальным максимализмом, который я всегда ценил в Новодворской, да и, сказав так, она была в какой-то степени права, но права только в том месте и в то время, когда это было сказано. В кругах доперестроечной советской интеллигенции антисемитами считались все те, кто так или иначе различал в евреях евреев. Настоящий интеллигент и к еврею и к не-еврею всегда относился одинаково – как к человеку. Но как применить такую позицию к среде евреев, которые не только очень даже различают евреев в самих себе, но также различают в гоях гоев, что и дают последним недвусмысленно понять? Это какой «комплекс», «отличников», что ли? А как назвать гоя, который не желает считать себя гоем и принимать еврейский дискурс? – Выходит, что тоже антисемитом.

Однако некоторыми людьми не столь честными и принципиальными «комплекс двоечников» огульно приписывается всем, кого как-либо причислили «антисемитам» без исключения, даже если таковыми являются лауреаты Нобелевской премии. Так, например, один из наиболее мною почитаемых писателей Владимир Войнович в одном из своих далеко не самых удачных сочинений «Портрет на фоне мифа» высказал следующий «перл»: «...от антисемитов в буквальном смысле воняет», сказано это было сперва в самом абстрактном смысле, наподобие «двоечников» Новодворской, но тут же выяснилось, кто конкретно подразумевается под «вонючим двоечником», им оказался не кто иной, как Александр Исаевич Солженицын, стало быть, по логике Войновича, от него тоже «воняет», причем, в первую очередь. А какие же есть основания у Войновича причислять Солженицына к «антисемитам»? Смеяться будете, ибо то, что он дальше пишет, нарочно не придумаешь: «Когда одни люди упрекают Солженицына в антисемитизме, другие начинают кричать: «Где? Где? Укажите!» Укажу. Например, в «ГУЛАГе». На берегах Беломорканала он бы выложил дюжину еврейских фамилий начальников строительства». – Вот так-то вот, назвал еврейскую фамилию, и от тебя уже воняет «антисемитом». Также не менее уважаемый мною историк Геннадий Костырченко, не побоявшийся разоблачить еврейский «миф о депортации» в книге «Депортация-мистификация», в другой своей тенденциозной статье «Из-под глыб века» сам обвиняет Солженицына – своего коллегу по разоблачению еврейских мифов в «антисемитизме». В чем же он состоит сей «антисемитизм»? Цитируем (комментарии, выделенные курсивом, мои С.Б.):

«...соответствующим (антисемитским) духом пронизан сформулированный им в то время (60-е годы, хотя, в общем-то, критикуется книга, написанная уже в третьем тысячелетии, но неважно) проект решения «еврейского вопроса» в посткоммунистической России, состоящий из следующих основных моментов: (каких же) – «свободный выезд в Израиль всем желающим» (а, вот, в чем «антисемитизм»! нет? пойдем дальше); – для всех остающихся и заявляющих себя русскими евреями – полная религиозная свобода, культурная автономия (школы, газеты, журналы, театры). Ни в чем не мешать им ощущать себя нацией! (О, это уже антисемитизм махровый!) Но в занятии высших государственных должностей – примерно те же ограничения, что и сегодня (ну здесь, Слава Богу, Солженицын в своем антисемитизме не идет дальше принятого советского законодательства, обеспечивавшего евреям наиболее престижные рабочие места) – кто полностью откажется от еврейства, заявит себя «по душе – русским» и «практической работой» в течение нескольких лет, «может быть», «и в северной глуши», докажет это, (смысл слов о «северной глуши» несколько извращен, никого на «перевоспитание» на Север Солженицын отправлять не предлагал) тот – «полный гражданин новой России» (это самое страшное! Он хочет сделать евреев полноправными гражданами, а стало быть, ассимилировать и превратить их в гоев, на это даже Гитлер не посягал!). …«Кроме того, писатель советовал евреям ради собственной пользы перевоспитаться – отказаться в отношениях друг с другом от «взаимного благоприятствования», «ввести для себя правила самоограничения», не выражать «не только внешне, но и внутренне» «пренебрежительного мнения о народе-хозяине»» (Солженицын А.И. Евреи в СССР и в будущей России. С. 68-72)» [20].

Можно ли сказать, что Новодворская, Войнович и Костырченко заблуждаются? Можно, но только в том случае, если мы будем иметь четкое определение «антисемитизма», по которому мы могли бы судить, насколько присущ «антисемитизм» Солженицыну, или какому-либо иному критику еврейства, но такого определения у нас пока нет, наоборот, фактически сложившееся в последнее время толкование этого понятия говорит о том, что наши критики Солженицына правы, да и он сам не особо отрицает это. Правда, ни сам Солженицын, ни его критики не дают четкого разъяснения термину «антисемитизм», но это вовсе не значит, что его нельзя вывести из анализа их дискурса [21], т.е., какие конкретно действия или высказывания расцениваются как «антисемитские», например: упоминание еврейских фамилий (по Войновичу). Солженицын евреев упоминал – Да, и не раз. – Следовательно, Солженицын антисемит, какие тут могут быть возражения?

Итак, что же имеют в виду наши «хозяева дискурса», когда называют разных людей от двоечников до лауреатов Нобелевской премии «антисемитами»? Думаю, не ошибемся, если скажем: все эти люди, причисляемые к т.н. «антисемитам», стоят в той или иной конфронтации по отношению к еврейству, в той или иной степени ведут с ним борьбу, короче, у тебя есть с евреями конфликт – это и называется антисемитизмом (непонятно только, почему многие критики еврейства всячески стараются отрицать свой «антисемитизм»?). Таким образом, можно сформулировать такое определение: Антисемитизм – это любое противостояние организованному еврейству или отдельным его представителям.

Как видите, никакой особой «революции» в языке не произошло, мы пока не сказали об антисемитизме ничего принципиально нового. Примерно то же самое определение дается на сайте «Холокост» (http://holocaust.ioso.ru/history/02.htm): «Антисемитизм – вид национальной нетерпимости, враждебное отношение к евреям как народу». В чем отличие этого определения от нашего? – В нюансах, т.е. в дискурсе. Мы говорим: «противостояние», они: «национальная нетерпимость» (хотя в России, например, антисемитизм никогда никакой «национальной нетерпимости» не знал, русский народ вообще национально не гордый и испокон веков отличался особым страннолюбием, утверждающим неписаный императив: то, что может быть позволено инородцу, не всегда может быть позволено своему, поэтому сам факт, что евреи относятся к другой национальности мог только смягчить остроту конфликта. Достоевский в «Дневнике писателя» свидетельствует:

«Пусть я не тверд в познании еврейского быта, но одно-то я уже знаю наверно и буду спорить со всеми, именно: что нет в нашем простонародье предвзятой, априорной, тупой, религиозной какой-нибудь ненависти к еврею, вроде: "Иуда, дескать, Христа продал". Если и услышишь это от ребятишек или от пьяных, то весь народ наш смотрит на еврея, повторяю это, без всякой предвзятой ненависти. …Когда они молились (а евреи молятся с криком, надевая особое платье), то никто не находил этого странным, не мешал им и не смеялся над ними, чего, впрочем, именно надо бы было ждать от такого грубого, по вашим понятиям, народа, как русские; напротив, смотря на них, говорили: "Это у них такая вера, это они так молятся", – и проходили мимо с спокойствием и почти с одобрением. <…> …уверяю вас, что и в казармах, и везде русский простолюдин слишком видит и понимает (да и не скрывают того сами евреи), что еврей с ним есть не захочет, брезгает им, сторонится и ограждается от него сколько может, и что же, – вместо того, чтоб обижаться на это, русский простолюдин спокойно и ясно говорит: "Это у него вера такая, это он по вере своей не ест и сторонится" (то есть не потому, что зол), и, сознав эту высшую причину, от всей души извиняет еврея» (разрядка моя С.Б.).

Далее, мы говорим: «к организованному еврейству», они: «евреям как народу», что, если вдуматься, то получается, что антисемиты проявляют нетерпимость к евреям за то, что они являются народом (как будто только одни евреи «народ»), однако реальные антисемиты считают евреев не «народом», а преступной организацией, к чему, собственно, и проявляют «нетерпимость». Конечно, можно было бы не придираться к таким несущественным мелочам, если бы они не были существенны для дискурса, имеющего определенную пропагандистскую силу. «Народ» ведь тоже можно рассмотреть как своего рода организацию (общность) людей, но сравните, как звучат такие обороты речи, скажи: «противник организации» – в подсознании возникает образ некоей мафии, скажи «народа» – тут же на память придет знаменитый ярлык «враг народа». Все помнят, что такое «Пятьдесят Восьмая статья»? В «Архипелаге» Солженицын писал: «в похвалу этой статье можно найти еще больше эпитетов, чем когда-то Тургенев подобрал для русского языка или Некрасов для Матушки-Руси: великая, могучая, обильная, разветвленная, разнообразная, всеподметающая Пятьдесят Восьмая, исчерпывающая мир не так даже в формулировках своих пунктов, сколько в их диалектическом и широчайшем истолковании». Нет, все-таки клеймо «антисемита» несравненно шире и «всеподметающе», чем пресловутое клеймо «врага народа». Под первое подметается всякий гой или еврей, говорящий что-либо в защиту гоя (ведь это же косвенно против «еврейского народа»).

Кому же выгодно преднамеренно искажать действительность, сочиняя заведомо ложные определения? Ведь это палка о двух концах, ибо ложные определения подразумевают и ложные несуществующие объекты, и тогда получится, что реальных «антисемитов», подходящих под это «определение», просто не существует в природе. Можно, конечно, придумать себе образ неких «виртуальных антисемитов», проявляющих «нетерпимость» всякий раз, когда услышат слово «народ», но, насколько нам известно, ни один антисемит еще никогда не говорил, что-де враждует с народом, наоборот, большинство авторов антиеврейских памфлетов и исследований, подчеркивают, что претензий к народу и рядовым евреям у них никогда не было и нет. Так, например, «махровый антисемит» Достоевский в своем «Дневнике писателя» недоумевает: «…когда и чем заявил я ненависть к еврею как к народу? Так как в сердце моем этой ненависти не было никогда, и те из евреев, которые знакомы со мной и были в сношениях со мной, это знают, то я, с самого начала и прежде всякого слова, с себя это обвинение снимаю, раз навсегда, с тем, чтобы уж потом об этом и не упоминать особенно». Также и американский «антисемит» Генри Форд в своей книге «Международное Еврейство» пишет: «Тысячи мелких еврейских дельцов пользуются полным уважением, точно так же, как и десятки тысяч еврейских семейств уважаются с нами, как добрые соседи. Критика, поскольку она направлена против выдающихся финансовых воротил вообще, чужда расового оттенка. К сожалению, к рассматриваемой нами проблеме часто примешивается расовый предрассудок, легко ведущий к недоразумениям, благодаря тому простому факту, что в длинной цепи международных финансов, сковывающей весь мир, на каждом кольце ее мы встречаемся с еврейским капиталистом, с еврейским семейством финансистов или с определенной еврейской банковой системой». Уже этих двух цитат вполне достаточно, чтобы поставить под сомнение универсальность утверждения, что антисемит – это расист, ненавидящий еврейский народ за некие «антропологические особенности». Потом, в конце концов, можно назвать «антинародным» Достоевского, Форда, меня, грешного, но сам антисемитизм, как известно, в большинстве своих проявлений есть именно народное движение, даже, можно сказать, национально-освободительное – за эмансипацию от еврейства, причем, именно тех народов, что никогда не выступали против других народов, если только те не являются его врагами и угнетателями. Могут, конечно, сказать, что «антисемиты» страдают «комплексом неполноценности» или паранойей, поэтому считают себя угнетенными, в то время как на самом деле их никто никогда не угнетал. Но тем же «комплексом» тогда, видимо, страдает и сама Тора, где первый антисемитский инцидент описывается еще во чреве праматери Ривки: «Сыновья в утробе ее стали биться, и она сказала: если так будет, то для чего мне это? И пошла вопросить Господа. Господь сказал ей: два племени во чреве твоем, и два различных народа произойдут из утробы твоей; один народ сделается сильнее другого, и больший будет служить меньшему (Быт. 22:23). – Больший (гойство) служит меньшему (еврейству), как точно сказано!

Теперь мы можем несколько конкретизировать наше определение: Антисемитизм – это освободительная борьба гойского большинства против угнетения еврейским меньшинством. Однако и это определение антисемитизма еще довольно-таки аморфно, ибо из него пока не ясно, в чем суть еврейского угнетения (засилья), чем оно отличается от любого другого классового или национального угнетения, каковы особенности еврейства как организации и как идеологии – эти составляющие еврейского вопроса мы разберем ниже. Но прежде следует еще раз напомнить, что определения даются терминам, абстрактным понятиям, но никак не конкретным реальным объектам. Имея определения понятий, мы можем судить, подходят ли под них те или иные реальности или нет. Например, мы можем определить: «если нечто крякает, как утка, значит, это утка», далее мы встречаемся с неким крякающим объектом, и на основании признака крякания заключаем: это утка. Также и все прочие наши термины, что следует особо подчеркнуть, обозначают исключительно абстрактные понятия, но никак не конкретных живых людей из плоти и крови. Однако они фиксируют отдельные качества, характеристики, особенности людей, отнюдь не взятые нами «с потолка» или из тех или иных фантастических романов, наподобие «антисемитов – врагов народа», но выведенные из непосредственно наблюдаемых нами явлений, актуально проявляющихся в конкретных людях и вещах. Так, например, когда мы говорим «еврей», мы не подразумеваем конкретного человека, взятого как некая субстанция (материальность), и даже не конкретные физические феномены, проявляемые той или иной человеческой субстанцией, как, например, чернота кожи у негров, белизна у европейца, особый склад ума или черты характера, мы подразумеваем самого обычного человека, но такого, который в силу тех или иных обстоятельств обладает особым социальным статусом еврея, никак не обусловленным его собственными личными особенностями. Он мог унаследовать сей статус от родителей, приобрести, пройдя гиюр, купить за взятку, воспользоваться ошибкой паспортистки и т.п. Однако и это еще не делает его евреем, иначе любого гоя можно было бы считать евреем, если без его ведома тот или иной чиновник припишет ему еврейскую национальность (а ведь, в принципе, в «пятой графе» можно и слово «верблюд» написать, докажи потом, что не так), мы же считаем евреем только того, кто принадлежит организованному еврейству и лично принимает для себя эту принадлежность.

В этом смысле еврей являет собой определенные качества (или «антикачества») еврейской ментальности, ведет свой образ жизни в соответствии с еврейскими «понятиями» (еврейской парадигмой), что ставит его в конфликт с нееврейским миром и делает субъектом еврейского вопроса. Но и такие качества, как еврейская ментальность, еврейская парадигма, в свою очередь, также являются абстрактными понятиями, хотя всякое абстрактное в конечном итоге определяется конкретным, ибо ни одно понятие не имеет практического смысла, если его содержание не может быть продемонстрировано на наглядном примере. Поэтому, дабы не показалось, что наши термины просто набор высосанных из пальца условностей, чем, по нашему мнению, грешат многие доктрины, особенно, религиозные, и особенно, религиозные относительно еврейства, и особенно, у евреев, почти не способных объективно смотреть на самих себя, мы постараемся их обосновать и показать, из каких конкретных фактов и наблюдаемых феноменов выводится нами то или иное абстрактное обобщение. Наши определения, если и отличаются от традиционных, то отнюдь не ради оригинальничания или экстравагантности, но именно ради того, чтобы они могли быть релевантными проблемам, имеющим место в действительности. Так, например, для нас нерелевантно традиционное определение нации по пяти признакам: общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры, ибо ни один чиновник, особенно в Израиле, не заполнит вам «пятую графу», исходя из сих теоретических принципов, так как для него принадлежность нации есть прежде всего обладание определенным правовым статусом, определяющим общественное положение, карьеру и судьбу того или иного субъекта. Таким образом, существенным атрибутом понятия «нация» является право, какое именно, мы уточним ниже.

Потом, так как мы постоянно вынуждены обращаться к реальности за примерами, мы вынуждены говорить и о конкретных людях, судить их и рядить, давать им определенную характеристику, а как можно дать какую-либо характеристику, не соединяя абстрактное с конкретным, общее с частным и единичным? Поэтому, нам придется общие абстрактные понятия переносить на тех или иных конкретных индивидов. Но чтобы не было недоразумений, недопониманий и обид, мы считаем необходимым различать «конкретного еврея» от «еврея абстрактного». Уточним эту разницу: Еврей конкретный – это может быть любой человек, называющий себя «евреем» или всякий, кого называют евреем. Сущность его не подлежит для нас однозначному определению, ибо, как объективная реальность, он представляет собой, и для нас, и для самого себя, вещь в себе. Однако в разные моменты своего существования он может проявлять или не проявлять разные качества (сущности). Сейчас он может, например, предстать пред нами в том качестве, которое мы обозначили как «абстрактный еврей», но это не значит, что через час он не может предстать перед нами «антисемитом», а когда-нибудь и вообще умереть и превратиться в прах. Таким образом, если мы кому-то говорим: «Ты еврей», это значит только одно: «Ты в данный момент проявляешь качества абстрактного еврея». Часто говорят, например: «больной выздоровел», но с точки зрения формальной логики, здесь содержится недопустимое противоречие: больной не может быть здоровым по определению – это так, но только тогда, когда суждение касается абстрактного больного, но если говорят о конкретном человеке, который был больным, а теперь здоров, то, разумеется, никакого противоречия здесь нет, наоборот, отождествление конкретного с абстрактным, есть, как мы уже говорили, гипостазирование – недопустимая логическая ошибка. Так и конкретный еврей может быть разным, может меняться, абстрактный же всегда один и тот же, и мы будем придерживаться одного смысла и одного содержания этого понятия до конца исследования. Для напоминания читателю о смысле и содержании наших терминов, чтобы всегда было ясно, о чем мы говорим, мы решили выписать их в алфавитном порядке в конце исследования в «Словаре терминов». Мы также не считаем себя обязанными придерживаться в терминологии каких-либо словарных определений или тех или иных авторитетных мнений и общепринятых толкований, ибо, если бы мы полагались на подобные толкования, нам бы вообще не следовало приступать к самостоятельному и независимому исследованию еврейского вопроса, но мы потому и приступили к нему, что были не удовлетворены общепринятыми взглядами по его аспектам, особенно, путаницей в терминах, когда совершенно разные вещи подводят под одно понятие и наоборот, разными словами называют одно и то же.

Однажды в интернетской дискуссии на тему: что такое «антисемитизм», я получил интересный аргумент. Мой оппонент признал, что антисемитизм – это, по сути, любая критика еврейства, и, несмотря на это, заявил: «Само понятие "критик еврейства" антисемитское». – Можно было бы возразить: «Ну и что? Разумеется, антисемитское, и что в этом плохого?» – Оказывается, вот что: «За конкретные дела (допустим: решение о развязывание войны, огонь не по боевым целям, распятие Христа, экономические реформы в России, если хотите) отвечают конкретные люди, а еврейство, как целое это плод антисемитских фантазий». Да, как ни странно, у многих евреев, и не только евреев, наряду с мистицизмом и оторванностью взглядов от реальности, проявляется вульгарный эмпиризм, выражаемый постулатом: «нельзя обобщать». Как только высказывается какое-либо мнение по еврейской теме, сразу раздаются возмущения и протесты: «Да как можно всех грести под одну гребенку!», «Да он клевещет на весь народ!» и т.п. Я тогда обычно спрашиваю: если о еврействе нельзя высказать ничего определенного, то почему же вообще существует это слово? Какой смысл вы вкладываете сами, говоря: «Мы евреи»? Но пока еще никто из моих оппонентов не смог ответить на эти элементарные вопросы.

Таким образом, не делая обобщений, невозможно судить ни о частном, ни даже о единичном, поэтому, если уж вы хотите кого-то как-то называть (хоть евреем, хоть антисемитом), то этому «чему-то» должны дать определение по форме «ВСЕ». Иными словами, без обобщения нет дискурса никакого, потому об эмпиризме нельзя и говорить как о дискурсе, и на полемику с эмпиристами мы даже не будем тратить время, ибо, при всем нашем к ним уважении, у нас разные предметы исследования: у них – факты, у нас категории и обобщения.

Конечно, не всегда и не всякое обобщение корректно, но совсем без обобщений в принципе невозможно какое бы то ни было рассуждение. Некоторые, правда, говорят, сами не понимая какой абсурд они этим несут: «Обобщай, но не говори слово "все"». Тут им не мешало бы знать, используется ли слово «все», или не используется, во всяком обще-утвердительном или обще-отрицательном суждении оно всегда подразумевается. Более того, всякое общее классовое понятие, как, например: евреи, гои, конфликты, субъекты и т.п. по умолчанию подразумевает всеобщность «все». Когда, например, Цветаева говорит: «В сем христианнейшем из миров поэты – жиды» (Поэма конца), то в сей фразе, конечно, не имеются в виду «некоторые поэты», так же как и не имеется в виду «всякий, кто называет себя поэтом». Конечно, она говорит о поэтах идеальных, абстрактных. Кто такой «идеальный» поэт – это уже другой вопрос, здесь нужно спросить Цветаеву, какой смысл она вкладывает в это понятие. Для нас же важно отметить, что все классовые понятия идеальны, об идеале у каждого могут быть свои представления, реальные же вещи либо соответствуют идеалам либо не соответствуют. Потому в русском языке, где нет артиклей и нет явного различия между неопределенным абстрактным английским «a» и определенным конкретным «the» («He is a jew» и «He is the jew» – «он еврей» и «он тот самый еврей» – смысл не один и тот же), манипуляторы особенно любят прибегать к софизмам, где общее подменяется частным, а частное общим. Возьмем, к примеру, знаменитую апорию Эпименида Критского (VI в. до н.э.): «Все критяне лгуны» и представим себе, как наши «умники» поправляют древнего мудреца, мол, следует сказать: «Некоторые критяне иногда лгут», само собой разумеется, тогда бы не только никакого софизма не было, но и никакой мудрости и мысли вообще (как все просто и понятно без мудрости то!). Но не дураки же ломали свои головы над этим парадоксом на протяжении тысячелетий, потому что, если речь идет о критянах, значит, о критянах во всем объеме этого понятия, аналогично и о лжецах, иначе нужно подвергнуть сомнению сами основы логики, нашу способность рассуждать, ибо если все суждения частные, то из них нельзя сделать никакого вывода – философы это понимали. Это означало для них не просто шутку, но целую катастрофу для науки, для правосудия, для государства (история знает случаи самоубийств отчаявшихся разрешить этот парадокс), если так можно манипулировать с понятием «критянин», то чего стоят все остальные наши понятия? Вот такую задачку поставил им старый грек. Только у идиотов всегда все просто, потому и «свинья Минерву учит», свинячье мышление никогда не поднимается выше конкретного: «Когда бы вверх могла поднять ты рыло...». Конечно, если еврей скажет: «Все евреи лгуны», мы скажем, что он тем самым вычеркнул сам себя из понятия «еврей», хотя и понятия исключительно данного контекста суждения. Если он говорит правду, то не может принадлежать лжецам, если он лжет, то не может относиться к правдивцам. Даже когда человек судит о самом себе: «Я лгу», он и объект его суждения не одно и то же. И что бы вообще мы ни говорили сами о себе или о том классе понятий, к которому себя причисляем, здесь «я» и «я» всегда будет не одно и то же, ибо первое «я» – субъект, а второе «я» – объект. Судящий субъект при рефлексии, в момент суждения о самом себе всегда снаружи, он перестает быть самим собой как объект своего суждения. Когда Иуда сказал: «согрешил я, предав кровь невинную» (Мф.27:4), он уже не был больше Иудой-предателем, он был судьей, сам себе вынесшим приговор.

Таким образом, корректно сформулированное обобщение не предполагает никаких исключений и разнотолков, но оно также не может претендовать на свою неизменную адекватность и универсальность относительно исследуемых им реалий действительности.

 

Теперь давайте перейдем на примеры некоторых типичных «обобщений» филосемитского дискурса и посмотрим, какие логические выводы из них получаются.

Вспомним вышеупомянутое высказывание Войновича:

Первая посылка: «От всех антисемитов воняет».

Вторая посылка: «Солженицын антисемит».

Заключение: «От Солженицына воняет».

Или возьмем часто цитируемое «определение» Василия Гроссмана из книги Жизнь и судьба: «Антисемитизм есть выражение бездарности» и выстроим из него силлогизм по тому же модусу:

Первая посылка: «Антисемитизм есть выражение бездарности».

Вторая посылка: «Всякий конфликт с евреями есть антисемитизм».                           

Заключение: «Всякий конфликт с евреями есть выражение бездарности».

Логических нарушений в построении этих умозаключений нет, следовательно, либо придется соглашаться с выводами, либо признать, что исходные посылки некорректны. Вспомним в этой связи излюбленный аргумент еврейских апологетов против антисемитов: «Нельзя обобщать!». Как, по-вашему, уважаемые господа, Войнович, когда говорит: «от антисемитов воняет», он обобщает, или нет? А Новодворская, когда говорит: «антисемиты – двоечники»? А Гроссман, когда пишет: «Антисемитизм есть выражение бездарности»? Все правильно, обобщают, ибо никто бы не стал против этого возражать, если было бы сказано: «от некоторых антисемитов воняет», «некоторые антисемиты – двоечники», «иногда антисемитизм есть выражение бездарности», но ведь именно для того и обобщают, чтобы прийти к частным выводам: «от Солженицына воняет, так как он антисемит», «ты двоечник и бездарность, ибо критикуешь с евреев». С другой стороны, как мы уже говорили, всякое определение должно содержать в себе всеобщность «все», иначе оно ничего не определяет, кроме одного единственного конкретного случая. Но раз уж ты определил «антисемита» двоечником, вонючим, бездарностью, тогда и применяй свой термин исключительно к двоечникам, вонючим и бездарностям, но не к лауреатам Нобелевской премии.

Нередко к ошибочным выводам приходят из-за того, что в посылках исходят не из сути термина, а из его этимологии, и через этимологию пытаются определить проблему. Так, например, можно построить такое рассуждение:

По теориям некоторых ученых XIX века, еврейство относится к семитской расе,

антисемитизм есть борьба с еврейством,

следовательно, антисемитизм есть борьба с расой, иными словами, это расизм.

Однако мы знаем, что Россия, в отличие от Европы, никогда не знала расизма, следовательно, там никогда не могло быть «антисемитизма», а также и борьбы с еврейством по определению. Тем не менее определенная борьба с еврейством в России вплоть до настоящего времени была всегда, это нельзя отрицать.

Та же ошибка и в противоположном рассуждении:

В России власти боролись с еврейством,

такая борьба называется «антисемитизмом», что, как известно, является формой расизма,

следовательно, российские власти были расистами.

Что здесь неправильно? В обоих случаях берется на вооружение весьма сомнительное определение: «антисемитизм – это расизм» на том основании, что когда-то под этим словом понималось противоборство рас. Однако даже противоборство рас не есть расизм, ибо объектами этой борьбы никогда не были те или иные расовые признаки. Допустим, что евреи раса – ну и что? Борьба с евреями не обязательно суть борьба с расой. Так же как всякий преступник суть человек, но Закон, который борется с преступниками, отнюдь не является античеловеческим.

Вот такими  навязанными противоречивыми определениями, искажается картина реальной действительности, ибо у эссенциалистов определения всегда первичны, и от того, каковы они, зависит их взгляд на реальность. Хорош был бы тот врач, который знал бы лишь один единственный диагноз какой-нибудь чисто теоретической болезни и всегда, когда бы он не находил ее теоретических симптомов у реального больного, делал бы выводы, что больной здоров. – Здесь примерно то же самое, это и есть эссенциализм в чистом виде. Но давайте хотя бы иногда будем отвлекаться от своих догм, определений и этимологий и спрашивать больного, на что он жалуется. «Больной» в данном случае, у нас «антисемит», поэтому в определении его «болезни» нужно исходить из его жалоб. Но здесь возникает вопрос: можно ли считать всякого, кто имеет какую-либо жалобу или претензию к еврею, «больным» антисемитизмом?

Тут имеется еще одно определение антисемитизма, которое почему-то очень не нравится многим евреям: «Антисемит тот, кто не любит евреев больше, чем они того заслуживают» (эти евреи, видимо, полагают, что у гоев вообще не может быть никаких причин хоть для малейшей нелюбви к представителям «избранного» народа), иными словами, здесь антисемитизм определяется как несправедливое отношение к евреям. Однако нам это определение тоже не нравится, но по другой причине – потому что содержит в себе логическую ошибку, называемую предвосхищением основания (petitio principi), когда заранее вносится тот тезис, который требуется доказать впоследствии. Примерно та же ошибка заключена и в определении Энциклопедического словаря: «Антисемитизм – форма национальных и религиозных предрассудков и нетерпимости, враждебное отношение к евреям». И в самом деле, ведь ни один же антисемит не считает, что его претензии к евреям несправедливы, а его мнение о евреях – предрассудки, поэтому тот, кто с ним не согласен, должен прежде опровергнуть доводы в пользу ошибочной позиции, показать и доказать, что она основана не более, чем на вымыслах и предрассудках, но, заранее ставя клеймо, ни о какой корректности спора уже речи быть не может, и таким образом всегда в подобных дискуссиях образуется порочный круг (circulus vitiosus): хотят доказать, что антисемитизм несправедлив, основание: потому что антисемитизм есть несправедливость к евреям. Поэтому мы вынуждены удовлетвориться тем определением, что антисемитизм есть выражение всякого противостояния еврейству, как справедливого, так и несправедливого.

Существует, правда, один предрассудок, из-за которого действительно всякая критика евреев выглядит несправедливой. Полагают, что будто бы еврей не может сам выбирать, быть ему евреем или нет, так же, как никто не может по своему желанию рождаться с белой или с черной кожей. При этом все почему-то убеждены, что антисемиты не любят евреев за некие врожденные антропологические особенности, от которых невозможно избавиться, хотя никто никогда эти особенности не определял и не конкретизировал. Не знаю, может, и существуют такие качества, как, говорят, что существует врожденная преступность, врожденная склонность к алкоголизму, к определенным сексуальным извращениям и т.п. Ну так как, господа, вы считаете, что евреи чем-то подобным страдают от рождения? По-вашему, «еврей» – это врожденно, неизлечимо и неисправимо? – Решайте, да или нет. Но я одно могу вам сказать: не существует в природе такого антисемитизма, который бы осуждал евреев не за пороки, а за добродетели [22].

Потом, если уж следовать принципу врожденности, то его никак нельзя распространять исключительно лишь на евреев (всякий принцип универсален), а это значит, что и любую критику антисемитизма надлежит признать несправедливой, ибо антисемит также не может выбирать, рождаться ему евреем или антисемитом, поэтому нет ничего предосудительного в том, что люди в силу своего рождения относятся к той или иной стороне не по их вине существующего конфликта, ибо каждый из нас может быть просто втянутым в конфликт, сам того не желая. Почему же тогда всех тех, кто конфликтуют с евреями, причисляют к двоечникам или к тем, от кого «воняет»? Может быть, я ошибаюсь, на самом деле Гроссман, Новодворская и Войнович имели в виду не статус пешки на поле разыгравшегося конфликта, а создателей и подстрекателей самого конфликта – «игроков»? Да, в каждом конфликте есть свои подстрекатели, свято место пусто не бывает, но роль их не такая уж первостепенная и определяющая, как кажется на первый взгляд, ибо вряд ли многого добились бы смутьяны, если бы у конфликта не было объективных причин. Поэтому вешать ответственность за еврейский вопрос на одних лишь подстрекателей-антисемитов так же несправедливо, как видеть причины революций в революционерах.

Но даже если предположить, что причины всех конфликтов исходят исключительно из подстрекателей, лжецов и клеветников, то определение их позиции не должно ограничиваться неопределенным «враждебным отношением», но должно, как минимум, показать, в чем обвиняется противоположная сторона: за что антисемиты не любят евреев, и за что евреи – антисемитов, в чем неправы взгляды одних относительно других. Определение причин и сути враждебного отношения к евреям и будет полным определением антисемитизма. Такое определение содержится уже в самом термине: «анти – семитизм» – т.е. отрицание семитизма, иначе еврейской парадигмы – совокупности специфически еврейских качеств и моделей поведения, которые мы рассмотрим ниже.

Следовательно, полное определение антисемитизма и еврейского вопроса невозможно дать без всестороннего рассмотрения всех объективных факторов этого конфликта, оставив в покое использующих эти факторы подстрекателей, тем более что мы к ним никак не относимся. Пойдем и здесь от общего к частному и рассмотрим прежде, что такое конфликт вообще, зададимся вопросом: имеются ли в действительности объективные противоречия интересов между людьми, не касаясь евреев? И, если мы скажем: да, имеются, или, по крайней мере, они бывают, периодически возникают или могут возникнуть, то здесь также вряд ли найдется много желающих нам возражать.

Тогда давайте посмотрим, что же такое конфликт как таковой и какие составляющие его образуют, дабы в дальнейшем не было путаницы в терминах, нам необходимо их как-то выделить и определить.

 

Социальный конфликт

Наиболее общепринятым определением конфликта считается определение американского социолога Кеннета Эварта Боулдинга, по его мнению, конфликт – это ситуация, в которой каждая из сторон стремится занять позицию несовместимую и противоположную по отношению к интересам другой стороны. Исходя из этого определения, следует отметить, что во всяком конфликте должны быть стороны, как минимум, две, между которыми имеются противоречия. Стороны эти называются (и мы их так будем называть) субъектами конфликта. Почему «субъектами» – разъясним.

Обычно мы используем слово «субъект» в двух разных значениях, которые не следует путать между собой:

Во-первых, «субъектом» называется логическое подлежащие, т.е. все то, о чем ведется речь, что является предметом обсуждения. Логический субъект всегда связан с логическим сказуемым – предикатом, т.е. всем тем, что приписывается субъекту. Например, в суждении «Еврейский вопрос – это конфликт» «еврейский вопрос» является субъектом, «конфликт» предикатом. Чтобы не допускать абсурда в суждениях, предикат всегда должен быть больше субъекта по объему понятия, как видно на вышеприведенном примере (понятно, что не всякий конфликт суть еврейский вопрос, конфликтов бывает много, еврейский вопрос один из них). Мы, вроде бы, сейчас говорим трюизмы, однако на практике сплошь и рядом сталкиваешься с суждениями, в которых предикат равен субъекту, что, как мы уже говорили, называется тавтологией, например: «Антисемиты не любят евреев за то, что они евреи», а когда пытаемся уточнить: «А чем же евреи так резко отличаются от не-евреев?» – нам говорят: «А ничем». – Вот и, что называется, «приплыли»: еврей и не-еврей по сути одно и то же, но не-еврей не любит еврея за то, что он еврей! Наверно и вам, уважаемые читатели, сей «перл еврейской мудрости» приходилось слышать не раз. Но и это еще не все, бывают «перлы», когда предикат меньше субъекта, так, например, мне один раввин дал «определение» нацизма: «Нацизм – это когда уничтожают евреев», как будто нацизм есть одна из многих форм уничтожения евреев, а не наоборот, уничтожение евреев есть одно из проявлений нацизма. И действительно, разве нацисты кроме евреев больше никого не уничтожали? и вообще, разве, кроме как по отношению к евреям, не может быть в принципе никакого нацизма? – Так оно и понимается: только уничтожение евреев есть нацизм, и уж конечно, не может быть никакого нацизма еврейского по отношению к не-евреям, наоборот, уничтожение гоев не только не нацизм, но исполнение священной талмудической заповеди: «Лучшего из гоев убей».

Впрочем, сама фраза «За то, что они евреи» не во всяком контексте выступает тавтологией, ибо не все, что внешне выглядит тавтологией по форме, является таковой и по содержанию. Так, например, можно задать вопрос: «За что наказываются преступники?» и ответить: «За то, что они преступники» – внешне как бы тавтология, но на самом деле нет, ибо мы знаем, чем преступники отличаются от не-преступников – совершением тех или иных преступлений, таким образом, в этом ответе за термином «преступники» читается: «За то, что эти люди совершили такие-то конкретные преступления». Также и из «тавтологии» «За то, что они евреи» можно найти выход, сказав, что людей, называемых евреями, не любят за то, что, будучи приверженцами еврейской человеконенавистнической парадигмы, они совершили и совершают против гоев ЗЛО, и как только они прекращают его совершать, отрекаются от своего «семитизма», отношение «антисемитов» к ним меняется с враждебного на дружественное. Семитизм, который часто и не всегда корректно отождествляют с иудаизмом, есть определяющая сущность евреев – это понимают как все антисемиты (все, потому что «антисемит», отрицающий в евреях не семитизм, а нечто другое, есть не антисемит, а нечто другое по определению), так и некоторые ортодоксальные евреи.

Так, например, раввины Деннис Прейгер и Джозеф Телушкин в своей книге «Почему евреи?» пишут: «Антисемиты всегда ненавидели евреев потому, что евреи – это евреи. Когда богатые евреи переходили в христианство, ненависть антисемитов-христиан затухала. То же происходило почти во всех других случаях, за исключением нацизма... Фундаментальная причина антисемитизма – это то, что сделало евреев евреями, а именно – иудаизм... Когда мы поймем, что корень антисемитизма – иудаизм, аспекты антисемитизма, кажущиеся иррациональными и необъяснимыми, станут совершенно ясны... Так как иудаизм – корень антисемитизма, то евреи, в отличие от жертв расовых и этнических предрассудков, могут во всех случаях проявления антисемитизма, за исключением нацизма, избежать преследований. С древности и до наших дней евреи, отказавшиеся от своей еврейской индивидуальности и принявшие религию и национальный образ окружающего большинства, больше не подвергались преследованиям» (разрядка моя С.Б.). Здесь как раз никакой тавтологии нет, так как четко разъясняется, что из себя представляет еврей, чем он отличается от не-еврея и из-за чего к нему такое негативное отношение окружающих. Но, правильно указав на иудаизм, как на причину антисемитизма, наши раввины тут же переворачивают все с ног на голову. Оказывается, гои ненавидят евреев за то, что те отличаются от них не в худшую (преступную), а в лучшую «добродетельную» сторону. Именно «добро», а не зло ненавидит гой в еврее. Читаем дальше рассуждения раввинов и поражаемся: «Круг идей, называемый этическим монотеизмом, всегда вызывал вражду по отношению к евреям с тех самых времен, когда они сделали его достоянием всего мира»; евреев, оказывается, ненавидят за то, что «они более образованы, ведут гораздо более трезвый образ жизни, у них выше уровень взаимопомощи и благотворительности, они совершают гораздо меньше преступлений, сопряженных с насилием, а их семьи значительно устойчивее, чем у окружающих». И в Эпилоге своей книги авторы еще раз недвусмысленно резюмируют: «...антисемиты стремятся уничтожить тех, кто представляется очевидным воплощением высокого призыва к добру – евреев».

Тут естественно возникает вопрос: какие у авторов есть основания утверждать, что гои ненавидят евреев именно за эти выдающиеся добродетели? Не следовало бы им в подтверждение своего тезиса привести хотя бы несколько соответствующих высказываний самих гоев? И, что самое интересное, высказывания антисемитов о евреях цитируются в этой книжке почти на каждом шагу, но среди них нет ни одного, где бы антисемиты сетовали на «этический монотеизм евреев» или их образованность и т.д. по «списку». Вот возьмем для примера, приведенное в этой книжке высказывание известного «антисемита» Жана-Батиста де Мирабо: «Все народы не просто презирают евреев – они их ненавидят. Они уверены, что ненависть к евреям столь же оправдана, сколь и презрение. Евреев ненавидят потому, что все знают, как сильно они ненавидят остальных». – Ну как? Может быть, в «ненависти к остальным» как раз и состоит суть «этического монотеизма»? – не знаю, может, для раввинов это и так, но для нас, христиан, всякая ненависть, какой бы «монотеистичной» она ни была, есть зло, поэтому, хотя бы уже исходя из цитируемых высказываний, нашим проницательным аналитикам следовало бы сделать более корректный вывод, а именно, что гои ненавидят то, что считают воплощением Зла. Никаких же иных подтверждений якобы априори присущей гоям ненависти к евреям как носителям добра авторы так и не приводят, кроме того, из их утверждения уникальности антисемитизма как явления (ненависть такого типа обращена только на евреев и больше ни на кого) необходимо следует, что в нашем мире никто, кроме евреев, больше не является носителем «добра», ибо тогда ненависть антисемитов была бы обращена и на других «праведников», но таковых, судя по логике раввинов, в мире гоев просто не существует. Таким образом, здесь мы имеем как бы две противоположные интерпретации ответа на вопрос «Почему евреи?»: 1) потому что евреи лучше всех остальных народов (Прейгер и Телушкин); 2) потому что евреи ненавидят всех остальных (Мирабо). Мы не будем пока принимать ни одну из этих интерпретаций, но заметим, что любая из них обладает своим определенным смыслом, в отличие от рассуждений филосемитов типа: «За то, что они евреи», где какая-либо отличительная еврейская особенность замалчивается и как бы выносится за скобки, в приведенных интерпретациях евреи определяются как субъекты, имеющие свои четкие отличительные особенности (предикаты).

Пойдем дальше. Термин, «субъект» также употребляется и в другом значении: им называют любое частное лицо или сообщество, оказывающее определенное воздействие на объект или проявляющие к нему какой-либо интерес. Именно в этом значении слово «субъект» употребляется, когда говорят о субъектах конфликта, субъектах права, субъектах преступления и т.п. Субъект преступления – тот, кто совершает преступление, субъект конфликта – тот, кто непосредственно конфликтует. В этом смысле понятие «субъекты еврейского вопроса» тождественно понятию «стороны конфликта в еврейском вопросе». Но у всякого конфликта помимо его субъектов (сторон) имеются еще и объекты конфликта – все то, из-за чего происходит конфликт, они же, как правило, являются и причинами конфликта.

Слово «объект» у нас также имеет несколько значений. Во-первых, объект – это все, что познается, изучается субъектом, что находится вне субъекта и о чем высказываются суждения. В этом случае термин «объект» частично становится тождественен термину «субъект» в первом значении, т.е. становится подлежащим суждения: «еврейский вопрос» в вышеприведенном примере есть объект нашего внимания, предмет обсуждения и субъект (подлежащее) данного суждения. Но и в этом смысле субъект-подлежащее и объект рассмотрения не одно и то же. Субъект-подлежащее, так же как и предикат-сказуемое, суть не сами предметы, а понятия о предметах – это правило весьма существенно, хотя далеко не все и не всегда его знают и понимают. Отличие видно даже в самой этимологии слов: субъект субъективен (суть наше представление), объект объективен (т.е. существует независимо от наших представлений). Поэтому всякое понятие выражает не что иное, как только то, что мы думаем (понимаем) о предмете, и не более того. Мы здесь не будем рассматривать крайне субъективистские теории типа солипсизма, которые вообще отрицают существования реальных объектов, опровергать их невозможно, ибо опровергнуть что-либо можно апелляцией к реальности или к очевидности, однако неопровержимость еще не означает истинность и доказанность. Неопровержимость означает всего лишь отсутствие достаточного основания для утверждения противоположного тезиса. Так, например, когда китайскому философу Чжуан-Цзы (IV век до н. э.) приснился сон, будто он бабочка, порхающая среди цветов, проснувшись, он предположил, может, он и вправду бабочка, которой снится, будто она китайский философ, и его ученики не нашли аргументов опровергнуть сие предположение учителя. У нас нет достаточного основания утверждать, что все, что мы видим, нам не снится или не кажется, мы не можем со стопроцентной уверенностью полагать, что не живем в каком-нибудь виртуальном мире, вроде мира из фильма «Матрица», и еще многое, многое другое, что мы не знаем и не ощущаем. В принципе, у любого, даже самого абсурдного высказывания, есть какой-то шанс оказаться истинным, так как, насколько бы глубоко мы ни изучали реальный мир, мы никогда не можем сказать, что знаем его полностью. Такие «неопознанные объекты» в философии называются вещами в себе. Вещь в себе, конечно, не подлежит никакому определению, а следовательно, не может быть понятием в суждениях. Мы же для вещей в себе оставим свою гипотетическую нишу, и будем изучать объективную реальность в тех границах, в каких она на сегодняшний день нашла отражение в нашем сознании, иными словами, мы будем оперировать не с реальными объектами, не с вещами в себе, а с понятиями, т.е. нашими представлениями о вещах.

Нередко приходится слышать от людей, даже весьма образованных и авторитетных, довольно-таки типичные, но тем не менее совершенно абсурдные, сентенции, типа: «это явление настолько сложное, что ему невозможно дать полного или ясного определения». Эти люди забывают, что явлениям определения не дают, ибо все явления по сути своей сложные, причем, безгранично, и вряд ли представляется возможность когда-либо поставить точку (предел) в познании их природы. Поэтому, если ты ничего не можешь сказать по тому или иному вопросу, не имеешь своего мнения или хотя бы предположения о конкретном предмете, то лучше помолчи, или скажи честно: «Я не знаю, что это такое», но нет, гордыня всезнающего ума даже свое непонимание стремится зачислить себе в заслугу. Так, например, Шафаревич, хотя, конечно, так поступает далеко не только он один [23], в своей новой книге «Трехтысячелетняя загадка. История еврейства из перспективы современной России» «умывает руки» от труда определить, что такое еврейство, ссылаясь на якобы принципиальную неосуществимость сей задачи: «Хотя вопрос, сам по себе, не новый – об этом много писали, в том числе и еврейские авторы: что такое еврейство? – нация, религия или некий «дух еврейства»? Как оказалось, вопрос этот очень тонкий и я не собираюсь предложить на него свой ответ – лишь суммировать некоторые наблюдения, вытекающие из предшествующего исторического обзора». В отличие от Шафаревича, мы считаем сей вопрос не «тонким» и не «толстым», а просто некорректным, или, я бы сказал, умышленно поставленным в некорректной форме, чтобы уйти от необходимости отвечать на корректно поставленный вопрос: что я называю «еврейством»? Мало того, что шафаревичевский вопрос спрашивает не о содержании понятия «еврейства», а о некоем будто бы объективном явлении «еврейства», которое либо существует на самом деле, либо нет – кто знает? Если даже оно и объективное явление (вещь в себе), то явление чисто психическое, возникающее в тех же самых умах, которые и ставят вопрос «что такое еврейство?», и, кроме как в них, больше, по сути дела, сего явления нигде не наблюдается – уже получаем круг в определении. Но кроме того, сей некорректный объект определяется также и через неопределенные и неясные предикаты, такие как: «нация», «религия», «дух еврейства» и т.п., которые, как мы покажем ниже, также требуют четкого разъяснения. Но и сами предикаты представляют собой не явления, а понятия, отвлеченные обобщения, которые выводятся, абстрагируются из исследуемых явлений, а не наоборот. Нельзя существование по-эссенциалистски втискивать в прокрустово ложе сущностей (понятий). Это все равно, что поставить такой вопрос: «Что такое Шафаревич? – хороший человек, плохой, молодой или старый, здоровый или больной, богатый или бедный»? Само собой разумеется, что каждый человек может быть и таким, и сяким, в чем-то хорошим, а в чем-то не очень, вчера быть здоровым, а сегодня больным или наоборот. Также и евреи (имеются в виду конкретные индивиды, называемые этим именем, включая и тех, кто называет себя таковыми по ошибке или по неведению), могут быть религиозными и не-религиозными, принадлежать определенной нации или считать себя космополитами, и уж конечно, обладать самыми разными характерами, а не только одним лишь «еврейским духом», или разве они не люди? Однако если уж мы употребляем такой термин, как «еврейский дух», здесь таки необходимо дать ему растолкование и указать, какие конкретно особенности отличают «еврейский дух» от «не-еврейского». И в то же время, несмотря на всю эту неопределенность, Шафаревич ничтоже сумняшеся совершенно определенно пишет о различных качествах еврейства: о его единстве при разбросанности, о его энергии и живучести и т.д. Но получается, что все эти предикаты остаются без субъекта, т.е. неизвестно, о каком именно предмете высказываются сии суждения, по сути дела здесь предмета суждения нет, ибо им выступает нечто неопределенное, что условно называется еврейством – поди знай, может, какой-то вид живых существ, может, какие-то человеческие предрассудки, что обладают «живучестью», понимай, как хочешь (живучестью, например, обладает клоп, которого вполне в данном контексте можно причислить к еврейству, ибо никаких отличий понятия «еврейства» от понятия «клопа» нам в определении так и не было дано), а может, и вообще имеется в виду какой-то фантазм, ничего общего не имеющий с реальностью, ведь суждения можно образовывать не только о том, что существует реально, но также и о том, чего не существует и никогда не существовало.

А существует ли вообще нечто реальное, что можно было бы назвать еврейством? Выше мы уже писали, что еврейская субстанция – это миф. Мы и сейчас это не отрицаем, но реальностью в определенном смысле могут обладать и мифы. В одном своем интервью Ирине Салганик Исраэль Шамир заметил этой известной в Израиле журналистке: «Вы говорите про евреев, как будто бы имеется такая реальность, но евреи это идея, а не реальность» [24]. – Правильно, идея, но а чем становится идея, когда она овладевает массами, не материальной ли силой, не реальностью ли? Нет, еврейство, конечно, реальность, но реальность не субстанциональная и не качественная, а психологическая (это, скорее всего, и имел в виду Шамир), реальность, которую вообще лучше всего охарактеризовать таким термином из постмодернистской философии, как «симулякр» – фикция, пустая условная форма, под которой нет никакого материального обеспечения, однако еврейство, как и банкнота в 100 шекелей, пока оно не девальвировано, будет иметь хождение и свою стоимость, эту стоимость, как еврейства, так и ему подобных симулякров, нам и необходимо определить.

Другое значение слова «объект» у нас связано со вторым значением слова «субъект», когда «субъект» рассматривается как объект в первом смысле – то, о чем высказывается суждение. Таким образом, второе значения термина «объект» как бы состоит в том, что он является объектом объекта. Так, например, объект нашего исследования – субъект еврейского вопроса (евреи или антисемиты) – имеет, в свою очередь, объект своего отрицания или объект конфликта – для антисемитов таковым является еврейство, для еврейства – антисемитизм.

 

Итак, мы считаем еврейский вопрос в самой высшей степени объективной реальностью (если мы, конечно, не спящие бабочки), но высказываться о нем будем в форме понятий, а всякое понятие, как мы уже говорили, есть обобщение – такова специфика человеческого мышления: мы наблюдаем в объектах общие схожие по виду признаки и выделяем их в понятия, а понятия классифицируем; в объективном же мире нет никаких обобщений, объективно существует лишь единичное и конкретное. По степени обобщения понятия подразделяются на классы. Так понятие «конфликт» является более высшим обобщающим классом по отношению к понятию «еврейский вопрос». Наивысшими классами в иерархии обобщений в философии считаются категории. Среди философов разных школ нет единого мнения относительно того, какие понятия следует относить к классу категорий. Так, Аристотель выделил десять основных категорий: сущность (субстанция), количество, качество, отношение, место, время, положение, состояние, действие, страдание. Некоторые современные философы считают, что все, о чем мы можем мыслить, есть или вещь (субстанция), или свойство (атрибут), или отношение. Но можно, если надо, все категории свести и к одной: наше представление – выше нее, по крайней мере, нашему человеческому рассудку, подняться уже некуда. Однако, чтобы ясно понимать, о чем идет речь, нужно всякое понятие классифицировать, пусть по аристотелевским категориям, пусть по иным, не суть важно, важно не причислить понятие к неправильной категории. Так, например, мы уже сказали, что еврейский вопрос есть конфликт, а к какой категории следует отнести понятие «конфликт»? Конечно, он не может быть ни вещью и ни свойством, ибо конфликт – это, как мы уже писали, ситуация противостояния, а противостояние не может относиться ни к чему иному, как к категории «отношения», наряду, скажем, с ситуациями мира и согласия – дружественных отношений.

Конечно, конфликты бывают разные: несправедливых с праведниками, преступников с законом и т.п., но мы пока ведь не определяем, кто здесь из сторон «преступник», а кто «закон», для того чтобы вынести сей вердикт, мы и начинаем расследование. Пока мы только определяем, что конфликт есть отношение, и это отношение не может быть с обеих сторон отношением справедливости, он сам является результатом несправедливости – конфликта со Справедливостью с Законом, с коими вполне могут конфликтовать и обе стороны частного конфликта, а уже несправедливость может порождать различные явления, относящиеся к категории действия, как то: погром, геноцид, Нюрнбергский процесс, холодная война, диффамация, террор или же мирный конструктивный диалог сторон. Из этого разделения категорий сразу видно, что есть причина, а что следствие, к примеру, террор сам по себе не конфликт и даже не причина конфликта, а наоборот, террор – один из путей разрешения конфликта.

Здесь, возможно, опять кто-то скажет: «Ну это же элементарно, Ватсон» – конечно, элементарно, но не для всех. Современный политический дискурс старается всячески стушевать наличие сторон и их отношений, например, часто приходится слышать такое вот странное выражение «борьба с террором» или «война с палестинской интифадой в Израиле», как будто террор не метод борьбы, а некий субъект конфликта. Это все равно, что сказать: «борьба с бомбежкой» или «война с автоматом Калашникова» – кто борется, с кем и почему при этом никого не интересует. Не раздумывая, понятие «террор» переводят из категории действия в категорию субстанции, прямо-таки сюрреализм какой-то. Помню, когда-то в советских газетах печатали карикатуры – уродливое чудовище с сосулькой на носу и подпись: «холодная война», но карикатура есть аллегория, а здесь люди весь этот фантом из триллера принимают за чистую монету. Многие мирные обыватели в Израиле, с кем мне приходилось разговаривать, искренне не верят, что у «террористов» могут быть какие-либо юридические, политические требования или какие-либо иные желания, кроме как убивать евреев, просто так, из «любви к искусству» и без всякой иной надобности» (бэд гайз). Так, вроде бы безобидным дискурсом одним выстрелом убили сразу двух «зайцев»: и субъект конфликта, и его объект. А теперь посмотрите, как будет выглядеть картина, если ее выразить другими, более адекватными понятиями: «Борьба богатых капиталистических стран против угнетаемых народов, отстаивающих свои права методом террора», или: «Война евреев с палестинским народом, защищающим свое право на жизнь партизанскими методами». Конечно, была бы в палестинских руках сильная армия, оснащенная современным вооружением, плюс поддержка других стран, то «террором» пришлось бы заниматься не палестинцам, а евреям, но это уже детали, о которых речь пойдет ниже.

 

Таким образом, составляющие еврейского вопроса можно представить следующей схемой:

 

 

Здесь наглядно видно, как наш вопрос делится на два раздела, которые должны стать отдельными предметами нашего исследования, ибо нам необходимо выяснить, кого из конкретных людей можно отнести к той или иной конфликтующей стороне (субъекты конфликта) и в чем суть их противоречий (объекты конфликта). Эти вопросы также весьма не просты, особенно, что касается обоюдных претензий (объектов), но поскольку претензии по большей части обусловлены особенностями самих претендующих, поэтому сперва следует определить, кто субъекты этих претензий и дать им соответствующие характеристики, иными словами рассмотреть, кто такие евреи и кто такие гои.

 

Задача эта не такая простая, как кажется, ибо здесь мы сталкиваемся с теми «невидимками», о которых писали выше. Они скрываются под различными масками, называют себя разными именами, а именам придумывают разные противоречивые значения или даже вообще отрицают свое существование. Поэтому нам нужно прежде всего прийти к определенному терминологическому порядку в самих именах.