Из цикла
1977 г.
Лев Гунин
ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ
из цикла стихов
Моим литовским друзьям
Лев Гунин
Из цикла стихотворений
"ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ"
ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ
Литовских весей огненная рать
Осенней многоцветностью одета.
Деревья порыжели - не узнать.
Всё выглядит совсем не так, как летом.
В кустах краснеют ягоды, как кровь.
Над колеёй смыкаются власами
Густые кроны; всюду от подков
Водой наполненные лунки образками.
С холма кресты и кладбище глядят
Пронзительным и отрешённым взглядом,
И чёрные платки за цепь оград
Спешат уйти, укрыться за фасадом.
Немое, занавешено окно,
Но чувствуется взгляд из-под полога,
И ствол обреза в сенцах, где темно,
Как будто занесённый над порогом.
Чужого взгляда не шаманский сглаз
Страшит: здесь чужаков не привечают,
Но взор моих не отводимых глаз
Тут узнают, и будто привечают.
Нет, братья, я не сглажу никого,
И тайн я ваших никому не выдам,
И над погостом грустным здесь я свой,
Привычно поражённый ели видом.
И дев я ваших завтра не сниму,
Хоть и стреляют глазками живыми,
Я клавиши органа молча жму,
И на педалях прыгаю восьмыми.
И огненный прозрачный самогон
В стаканы разливается беззвучно,
И есть следы оторванных погон
На кителях хозяйских самых лучших.
Сентябрь, 1977.
КАРНАВАЛ
ЖИВОТНЫХ
В Бобруйском районе повсюду животных полно.
Глядят они сквозь кустовую картографов сетку.
И грач-этимолог стучит по округе давно:
Язычество, мол, посадить его в медную клетку.
Стоит Рогачёв, и мычит, посмотрев на Бобруйск,
С Бобрами столетья стоят Горбацевичи рядом,
Козаричей жители коз приготовили в Глуск -
Везти на базар. Но не в Жлобин. Жлобы не подарок.
Летят Комаровичи мимо автобусных трасс,
И Мышкович хаты мышей пригревают охотно,
И топонимических птиц расселяются стаи у нас,
Им будет теплей, веселей и сытней на подворье на скотном.
Октябрь, 1977.
* *
*
Под каменным небом один лишь горит огонёк.
Под небом шершавым, под синим и каменным небом.
И он посылает, как чёрное дуло в висок,
Свой яркий и несовместимый с молчанием трепет.
Клубится сознания - общей горячности - пар;
И не смыкаются жёсткие, сонные веки;
И ночь наполняет, как башенный резервуар,
Прореху пространства, земного пространства прорехи.
От звуков исходит скупой, утешающий зной;
Но где-то досады подкралась та чёрная жаба,
И ненастоящий, искусственный, мнимый покой
Воткнул своё пухлое, круглое, длинное жало.
До света дотронутся можно губами, рукой.
Но крепнет досады всемерно-бессильная злоба,
И мозг окружён ледяной, леденящей струёй,
Налётом утраты и невосполнимости пробы.
Но утро собой протирает все окна-глаза.
И две половинки помалу светлеют, светлеют.
А в сердце укор и досада шипами скользят,
И только немеют, и, не умирая, немеют.
Холодные волны объятья свои завершат.
И тихо уйдёт из небес отражение ночи;
И только тогда замечаешь - минуты спешат,
Когда утонуть в этой бездне безвременья хочешь.
Ноябрь, 1977.
*
*
*
За вокзалом вокзал, за погоней погоня, за небом...
И глаза открывает набухшая сном тишина.
И стоят за билетами в очереди... Как за хлебом...
И стоит на распутье империя наша... страна...
Слиты в ней не доживших империй скелеты.
И залатаны раны их диким имперским врачом.
Но не знаю уже, доживёт ли старушка до лета,
И - живая... останется ли с Ильичём.
Продолжается битва. И те, что Литву разделили,
Пусть руками Москвы, но с Москвой не играя в лапту,
Не сдаются её и Москвы возрожденью из пыли,
И катают огонь на ладонях, привыкших к кнуту.
И сказал мне в деревне литовец, старик одноглазый,
Воевавший с империей раненой не на словах,
Что уже за моря переправилась эта зараза,
И оттуда придёт покорять нас и сеять в нас страх.
И под видом друзей возрождённой и новой Летувы
Понаедут враги, пострашнее всех э т и х врагов,
И всё той же звездою загонят народ за эрувы,
И дадут Сатане пару новых блестящих клыков.
Декабрь,
1979. Вильнюс.
Оле Шадурко
растворишься в обыденном строе как соль в чугунке
и краса твоя девичья сникнет в унылости будней
и шесть пальцев увидишь на тонкой и белой руке
ожидая с полуночи новый день судный
мне родня - ты полна чужеродной далёкой тоски
пахнут волосы мягкие мятой сараем и лесом
неразгаданной тайной дрожащей как в поле стручки
что-то терпкое пышет в отместку
и когда мы вдвоём в однозвучной литовской глуши
оказались случайно - не думая даже об этом
я один целотонный стакан осушил
чтобы выдохнуть вспененным стретто...
Июль, 198(...). Литва. [добавлено в цикл]
*
* *
Расставлены в окне дома.
И снег на крышах и деревьях.
Зима и тут уже зима.
И тут теперь её кочевья.
В фуфайках женщины прошли,
Обрызгивая нищетою.
За ними девушка вдали,
С опухшей от зубов щекою.
Насытила пространство грусть.
Синеет уличная пена.
И поздно, поздно, ну и пусть.
И муть, как синева на венах.
Откуда родом эта грусть?
Откуда после Возрожденья
Разлома жизни странный вкус,
Который был до Рафаэля.
И на вокзале, за мостом,
Кордоны, поезда, кордоны.
И на таможне грузов тон,
Гудков простуженные стоны.
И едут к нам из дальних стран
Субъекты с грустными глазами.
И оттиски кровавых ран
Горят на лицах желваками.
Январь,
1978.
==========================
==========================
_______________
|
|
