Из цикла
1979-1980
Лев Гунин
ДОЛИНА СТРАХА
из цикла стихов
Лев Гунин
Из цикла стихов
"ДОЛИНА
СТРАХА"
*
*
*
Трещат обои под напором жара.
И - жёлтые - взбираются по ним,
Как пальцы по ладам гитары старой,
Светящие жучки и паучки.
Как листья, что сжигают в древних парках,
Рождают стены дома горький дым,
И пламени горящая цесарка
Резвится в глубине, где книг ряды.
Как весело! Сияньем многозначным
Подмигивают лампочки огня,
И к небу, к небу над забором дачным
Поднялись тучи среди бела дня.
Как весело! Счастливым хороводом
Резвятся дети, бросив коробок.
И столб стоит смолистый перед входом,
И тянется угара поясок.
Когдa ещё пожарные приедут!
К тому моменту выгорят дотла
И крыша, и пылающие стены,
И доски пола, и орех стола.
Мы сильные! Без топоров и кошек,
Без пил мы повалили целый дом.
И пляшем среди факелов и плошек
Пред этим очистительным огнём.
Какой очаровательный наш праздник!
Собака громко лает во дворе...
Машутка вдруг потёрла правый глазик,
И выть пошла, как волки на заре.
Октябрь, 1979 - Декабрь, 1987.
*
*
*
Я мыслей глубоких слепой поводырь.
На теле словесности глупый волдырь.
Волдырь на седалище толстом.
Листаю сентенций ненужный псалтырь,
Своих афоризмов угрюмый пасквиль,
Я белой бумаги короста.
Свисают нелепиц моих провода,
Метафоры густо свисают,
Рождённые трутнем без тени труда,
Никто их не ждёт и не знает.
Я прыщ на лице красотули МузЫ,
Я бяка эстетов, я гром без грозы,
Поэзии вошь цирковая,
Я клоун без труппы, я плач без слезы,
Я соски Соссура не знаю.
Я кости Катулла в цемент закатал,
Вергилия прах непочтеньем попрал,
Я слёз Ювенала причина.
И в море рулит мой пиратский штурвал,
Без лота, без карт, без Бодуина.
Сентябрь, 1979.
*
*
*
Над светящимся шаром склонились гадалки седые.
В полусне голоса. В полутьме мельтешенье голов.
Опрокинулась даль, как заржали бы кони гнедые,
И разверзлась земля, и глаза в их орбитах застыли.
Ослепительной магмой видение в них потекло.
Голоса мертвецов, из загробного мира желанья,
Зависть, похоть, любовь, выбор масти, гармония карт,
И мерцают, как угли, подземные залы сознанья,
И сверкают зрачки тех, что тут собрались для гаданья,
И горят желтизной, выдавая их волчий азарт.
Треснул шар. И алембика медные струпья прошили
Сквозь вольфрамовый флер и меркурия протовуаль
Стены колб опрокинуто-вытекших мыслей,
И прозрачные лица, от света внутри голубые,
Оживились тогда, и одно заорало: "Давай!"
Тут разбилось стекло, и под волнами переполоха
Скрылся каменный свет, и пропали оранжево сны,
И открылись глаза, и венозные руки забылись,
И тотчас донеслись звуки тут же угасшего ливня,
И шаги на крыльце, чтобы знали: они не одни.
Октябрь, 1979.
*
*
*
Геометрически просты
матрёшки,
рюшки и хвосты.
Геометрическая
вошь
надела
бабушкину брошь.
И
на Малевича гармонь
накинула
седую вонь.
На
шее вечера платок.
На
галстук не хватило строк.
Дома
пусты. Горят кусты
слепой
лазурью фонарей.
Блоха
вскочила на шесток,
надулась
важно, как пророк,
а
солнце жарит пескарей.
И
у Кандинского в гостях
сидит
снегирь на проводах.
Ноябрь, 1979.
*
*
*
Варево сонного вечера
серым
туманом засвечено.
Крылья
седой полутьмы
реют
над мёртвым вокзалом.
Делать
и спрашивать нечего
городу
с винными свечками,
городу
с небом одним,
городу
с воздухом талым.
Двери
торчат ресторанные
над
тротуарами старыми,
тащатся
сонно кварталами
старого
города шлюхи,
не
переспав с музыкантами,
не
завладев бриллиантами,
и
умирая от скуки.
Лампы
торчат с абажурами
над
горизонтами хмурыми,
окна
торчат захолустные
над
переулками с злыми
псами
цепными, собаками,
с
частыми пьяными драками,
и
с толкотней в магазине.
Околевает
от холода
оттепель
спящего города,
площади
скупость прохожие
звоном
шагов прикрывают.
Воздуха
скорбность отколота
от
обоюдного голода,
все,
друг на друга похожие,
смертью
одной умирают.
Слёзы
на стеклах кровавые
скорбно
стекают отравою,
Марья
Филипповна с Клавою
боты
свои отмывают.
И
над вчерашней заставою
ветер
свистит, и над лавками
песню
одну завывает.
Февраль, 1980.
*
* *
Забытый вечер. Брошенный ланцет.
Хирургов и художников игрушка.
Остатки спирта всё ещё есть в кружках.
А в голове... там даже мыслей нет.
Все доживают это воскресенье.
Дымится сигарета на столе.
Скучища. И сиреневые тени
Уже на улице и даже на дворе.
Дожёвывая булочку с вареньем,
Сидим на кухне мы перед окном.
Встречаемся второе воскресенье.
И расстаёмся перед самым сном.
По телеку показывают ретро,
И эмки, и бандитский Петербург.
И на столе белеют два конверта,
Два выбора. Не треугольник - круг.
День засыпает - тая, угасая,
Но не умрёт, вовеки не умрет
Ни ливерка, ни тот пакетик чая,
Ни, в эти рамки вставленный, народ.
Там - боги есть с эпохи фараонов,
Тут - сумрак равнодушный, два крыла,
И смотрят на злодеев и баронов
Простые дети сквозь оскал стекла.
Повсюду серость мажет бутерброды
Затянутого вечера впотьмах,
И на часах отстукивают коды
Бандиты и кукушки на часах.
Февраль, 1980.
_____________________
|
|
